За мной следят дым и песок

В другой раз у другой студенческой барышни, на сей раз — на подходе того же одевшегося в железо транспорта, неожиданно повредились часы: кажется, разбился круг времени и пальнула стрела или высыпались цифры — и, возможно, одна из них представлялась сентиментальной барышне экстраординарной… Тут чуткий к чужому страданию Костя Новичок отважно бросился — на поиск золотой стрелы или цифры… главное в науке — создать атмосферу поиска, вспоминал всем Костя, и особенно хороша — добрая нагрузка на мышцы, а кроме того, никто не снимал с вас ответственности за классические сюжеты… Так что Костя Новичок образовал вкруг ищущего себя — большую толпу, сам же, углядев меж сгустившихся штанин и подолов просветы, разрывы, на четвереньках выполз в эти ячеи и заваривал кипучее разыскание — уже по периметру: налетал сзади и заполошно ахал, хлопал ищущих по спине и бокам и вопил еще громче:

— Товарищи и граждане, что случилось? Что потеряли-то, а? Боже мой, какая трагедия!

Но на шутку с папиросами, за которыми бравым ученым кавалерам выпало бежать через два ночных города — мартовский и апрельский, они, пожалуй, обиделись, так что с барышнями, отправившим их в сей тернистый путь, не любезничали целый месяц — третий перед войной, и чуть что — вытаскивали из той и этой запазух роскошную куклу обиды с закрывающимися глазами.

5.

Обещалась быть древнееврейская старуха — долгоносая, пестроносая Хава.

Снежные веяния с висков, спина — на полколеса, так что руки и углы жилеток и кацавеек — до колен, но на раннем сохранившемся фото удержалась — в военной моде, в младших сестрах милосердия — на обочине революции, под проскоками разбухших, осклизлых поездов или непросыхающих лазаретов и под гиканьем лошадных с львиными головами. С тридцатых времен — жена среднешкольного географа, щелчком запускавшего мир — в кругосветку, несущих китов — в бешеный заплыв, приземляя — лишь на былье, язвенник-неприязненник, в правом глазу — глаукома, в другом — отвращение к жизни. Но свое послевкусие, свою старость Хава опять провела — в сверкающих одеяниях молодости, присыпавших — вдетые в колесо лопатки, пружины, прутья, свалявшийся пух: Хава-провизор из аптеки на полтора болящих, кинутой панацеями, и честно сносила попреки в нерасторопности, и отфыркивалась: зато вам есть таки к кому спешить!

Сороковой же войне Хава вышла должна — яхонтового мальчика Нахмана, единственного утешителя, вчера выстрижен из второго математического курса, от теории — к практике. Три мертвых поля бобов: сжалятся ли — над их яхонтом? Догадаются ли — отдать назад? Выпустить из огня, различить в прогоревшем городе, в вязкой городьбе леса, в герметичных развалинах? Откопать из-под снега, из-под воды и дать булку? Как вдруг — звоны, молоты, тарарамы, и примите антре: живейший Нахман, хотя гремуче некомплектный, с обеих сторон — подпорки, сухие стволы, правая нога — бесплотна, просвет, зияние! Ну и мелочи — прыгающий рот, и краски для утешителя развели — на болотной тюре. Зато на грудь навинчено гулкое реноме, кадящее желтым и сизым… Эффект, но не так полный, как мог бы: в пропавшую ногу не сложится. И где найти тем, кого окоротили, сократили на четверть — красавицу жену, а после — другую, а там и третью?