За мной следят дым и песок

Обнаруженные в трофеях художественная сила, ее категория и стоимость пускались прельщать перед сеансами зрителя — киножурналом новых коммунистических съездов и сходок, новой партийной конференцией и пленумом политбюро. Арканить на неизгладимую встречу с делегатами съезда и с их признательными показаниями: так ли Пушкин и Толстой — или в складчину с Шекспиром — сотрясали умы и сердца, как доклад генерального секретаря? Разить — грандиозным: поворотом рек, струящихся неверным путем, хотя бы — оверштагом упирающейся районной части русла. Или сбросить на стену раскаленный аншлаг: Сквозь снег и ветер — и вдувать демонстративное шествие нашей дорогой октябрьской революции… Сквозь дождь и ветер — там же, те же, избыв полугодовой срок, с нашей майской революцией… итого: устоявшийся каталог сенсаций.

Вожаком мигрирующих из пятницы в следующую шла Главный редактор, наводя представительность своего теллурического формата или повторяемость гарпий — на пульсе и на пульте со сварой микрофонов, диктующих — одним механикам крутить кино, другим — доложить, что прихватили на пленку, а по усидении зрелища — худсовет, развяжется дискуссия, возгорятся плодотворные мнения, как перекроить — траву полевую, что утром поднимется, зеленеет и цветет, а вечером смеркнется и сойдет в печь, и смонтировать в ключевом направлении. А там пожалует старушка Лито с презрительным оком, соскребет с экрана еще что-нибудь разведанное — не для иностранных шпионов и разрешится штампом. Так что чересчур не тревожьте дискуссионные витийство и косноязычие, ни ваши кошмарные правды, ни такие же убеждения, вместо вас — говорящий видеоряд… конечно, если вы заняли верную точку обзора и не спешите крошить ее — уткам и чайкам.

Что бы ни пробилось на почти непорочном фронтоне или на лилейном экране, получало скептический вопрос от Второго Редактирующего Бори Чертихина:

— Ну и в чем здесь катарсис?

И не обнаруживал вожделенного — ни в выплавке триллионной тонны стали, ни в уложении арт-объекта золотой рельс — в какую-нибудь колею, ни в добычах бригадного подряда, ни в притче о священных дарах — грамотах от Центрального Комитета… и вообще более любил — смотреть, как волнуется и краснеет в высоких чанах вино, как листает оттенки и напускает в артерии птиц, как гудят гортанные колокола фляг, и как ширится шепелявыми пузырями кубок, и прорастает в рог и трепещет дельфиньим хвостом… Зато Первый Снимающий, найдя узкого в поиске его — хуже флюса, предпочитал — однократный стон уже на выходе, но — надрывный и несущийся в бездны:

— Да-a, сам не снимешь — смотреть нечего…

Изреченное в пятницу назначалось в анналы. Строку аннальную поддерживал курчавый, округлый директор хроники Петя Хорошо, поддерживая писание — на колене, но сбивался на беседы с собой и на поддержку анафор: ну хорошо, Петя, сядь и высиди заявление, и не забудь нагрести на него четырнадцать виз… ну хорошо, Петя, пора втянуться в ресторан и втянуть семь волшебных горшочков, ничего, что от тебя отскочила сороковая пуговица — это был салют к твоему сорокалетию… Но спохватывался: ну хорошо, Петя, не вернуться ли в летописца? И в озарениях зала между двух революций заносил в протокол: Сенсации советской медицины! Ударный труд сталеваров в горячем цеху, считают врачи, обеспечивает — долголетие… и на миг задумывался — цеха или труда? Вернисаж «Современный портрет»: в школе новаторов и передовиков производства открыта Доска почета. Обрести духовный стержень: в колонию привезли телескоп, и за примерное поведение заключенные смогут полюбоваться поверхностью луны.

И какой-нибудь мелкий недолив или переброс на разбавку финала… на комментарий Бори Чертихина:

— Опять штукатурка угодила по затылку администрации сельсовета.

Но порой вкрадывалась крупная контрабанда — черные лестницы и испятнанный леопард из списка неблагодарных, в поздней зрелости — у себя в мастерской, правда, большинство холстов развернулись к стене… точнее — в ветхости у себя на кухне, а в закопченном углу — то ли наперсник, взрастивший чуть не четверку ходовых, то ли покупатель с собачьим жбаном: нечеловечья речь и песьи головы поверх сутулых плеч… то ли туман, заносящий — раскосое окно…

Первый Режиссер прилежно вытягивала из героических будней — развязавшееся живое: незваный вихрь, вдруг передернувший ряды.

Кто-то в слезах — как перекрученные дождем деревья — трижды шире, чем есть.

Соскок в кадр — посторонних с фавориткой дома: с канарейкой в зубах.

Груда беспорочно-розовых рук и ног, заметаемых в утиль… и если ни за что не цепляются, не обязательно срублены — с манекенов ближайшего конфекциона.

Полетевший через приемную — без лица, но с полетным заданием — в свинарник, ухватив по пути пальто или шинель и не угодив — ни в рукав, ни даже в петлю.

Луг, скошенный пламенем, и дом, не касающийся земли, плеснувший из разломов и трещин — золото дураков…