За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Свидетельством того же служит маленькая церковь в Бородино, единственное здание, уцелевшее в деревне, после того как через нее прошел Наполеон. При коммунистической власти она была закрыта и снова открыта для богослужений в 1990 году. Мы побывали в ней через полтора года после этого. Верхний этаж — «летняя церковь» — был все еще завален мусором, но нижняя часть здания была приведена в порядок, и туда доставили иконы из близлежащего можайского собора. Отец Игорь, молодой священник, к нашему удивлению хорошо говорил по-английски. Он выучил язык еще маленьким мальчиком, когда его отец работал в Советском торгпредстве в Хайгейте. Прежде чем стать церковнослужителем, он окончил престижный Московский институт международных отношений, «теплицу», где выращивали советских дипломатов и шпионов.

Советский народ заплатил громадную цену за свою победу над немцами. Точное количество жертв все еще оспаривается, но в их масштабе мало кто сомневается. В войне погибли по меньшей мере 13 миллионов советских солдат и семь миллионов мирных граждан. Некоторые специалисты исчисляют жертвы более высокой цифрой — до 27 миллионов. В каждой из больших братских могил на военном кладбище Санкт-Петербурга похоронено 50 тысяч гражданских лиц. Между тем, англичане потеряли за всю войну 60 тысяч сограждан. На военном памятнике в Орлово, маленькой деревушке под Москвой с населением около 300 человек, указано 70 имен. Либерально настроенные русские утверждают, что потери были неоправданно высоки оттого, что Сталин не проявил в 1941 году дальновидности, а также в связи с тем, что даже самым компетентным советским военачальникам свойственно не принимать в расчет жертвы. Консерваторы отвергают подобную критику, расценивая ее как попытку умалить величие советской победы и бросить тень на маршала Жукова, творца победы. Впрочем, в любом случае большинству англосаксов приведенные цифры кажутся невообразимыми: уж слишком много нулей. По сравнению с этим потери западных стран бледнеют: 300 тысяч британских военнослужащих и примерно столько же американских. Даже немецкие потери не приближаются по численности к русским. Вот почему, когда Сталин в 1945 году использовал потрясающую победу, чтобы создать новую империю, простирающуюся от реки Эльбы до реки Буг, и тем самым претворить в жизнь мечту Петра Великого о России как господствующей державе Центральной Европы, советский народ признал новую империю как справедливое вознаграждение за жертвы, которые он принес, сломав военную машину Гитлера[49].

О характере той или иной нации можно много сказать по тому, как она чтит своих погибших героев. Англичане предпочитают очистить войну от связанных с ней представлений об ужасе и величии. Все приглушено, приуменьшено — потрепанные знамена в древнем соборе, скромные монументы на деревенском лугу, кладбища во Франции, ухоженные так, чтобы они как можно больше походили на английский сад роз. Для немцев война — это нечто темное, обращенное к страстным эмоциям. Их кладбище возле Ипра, где похоронены жертвы Первой мировой войны, — это храм древним богам, Зигфриду, Хагену и Нибелунгам. Русская идея военной славы возвышенно риторична, как и немецкая. Русские военные памятники огромны по размерам. Когда они удачны, в них чувствуется ничем не сдерживаемая эмоциональность и они удивительно трогают, как, например, большие монументальные композиции победителям в битве под Сталинградом на Мамаевом кургане в Волгограде и защитникам Москвы в Алма-Ате. Когда они неудачны, а неудачны очень многие монументы, с опозданием воздвигнутые в последние годы брежневского правления, они часто вульгарны. И хотя советских военных монументов много, военных кладбищ поразительно мало, кладбище в Санкт-Петербурге — исключение. Пафосные речи о русской славе находятся в горьком противоречии с тем, какая участь постигла на самом деле павших воинов. Их десятками тысяч попросту оставляли гнить там, где они пали, останки их были анонимны, пока благочестивые люди не начали проводить их эксгумацию и идентификацию спустя сорок, а то и больше лет после боев.

Победа создала Жукову и его воинам громадный престиж в глазах простых людей. Партийные же лидеры относились к этому более подозрительно. Они боялись того, что на их языке называлось «бонапартизмом» — захвата верховной политической власти честолюбивым военачальником. Сталин, а после него Хрущев постарались отодвинуть Жукова подальше от огней рампы. Но генеральные секретари партии так же, как до них Иван Грозный и Петр Великий, были убеждены, что сила государства зиждется, прежде всего, на мощи вооруженных сил и именно в ней находит свое отражение. Сталин и его преемники заключили с военными сделку. Если они будут оставаться вне политики, им будет принадлежать безусловный приоритет в использовании всех ресурсов страны.