За переливы

— Уповай на бога и на государеву милость… А если вина твоя бесхитростна, государь милостиво рассмотрит дело твое… — И Кузьмина, перекрестившись, поспешила отдалиться от бабки Марфы.

Бабку Марфу разбудили трюком в дверь около полуночи.

— Кто там прется, — проворчала сердито Марфа. — Сейчас, окаянные… Дверь высадите…

Двое стрельцов ворвались в дом.

— Ты будешь Марфа?

— А кто же?

— Живо!..

— Да за что?

— Слово и дело…

— Господи!

Марфа накинула на голову черный платок. Дюжие молодцы, подталкивая крепкими кулаками, вывели бабку на улицу и, подхватив, кинули в телегу на доски, сели по бокам, свесив ноги, и телега, поскрипывая, потащилась по улице мимо темных затаившихся домов.

Царица Наталья Кирилловна оправилась. Не то молитвы помогли, не то дохтурихино питье, но к вечеру она зарумянилась, молодое крепкое тело взяло свое. Известили царя. Он не поверил. Однако же на его глазах произошло чудо: Наталья Кирилловна, отбросив одеяло, встала и, голостопая, приблизившись к нему, остановилась и вдруг, засмущавшись отчего-то, сильно покраснела и поклонилась.

— Я здорова, государь мой, — сказала она мягко.

Алексей Михайлович облегченно вздохнул, обвел всех присутствующих довольным взглядом. Родственники, извещенные о болезни Натальи Кирилловны, поначалу было растерянно присмиревшие, теперь распрямились: не подвела Наталья Кирилловна, не бывать Милославским во царствии, слава Нарышкиным… Теперь дело за малым: родить царю наследника.

В радости Алексей Михайлович повелел подать всем вина.

Хмурый невыспавшийся дьяк, да писец, молодой, серьезный, лицом худ, да равнодушный пыточных дел мастер у возвышающейся тенью дыбы, коптилка на столе — вот почти таким бабка Марфа увидела подвал (слышала о нем много ужасного, а вот подумать, что самой придется земельку кровавую топтать — боже упаси; и ее не миновала божья кара, да только вот за что?). Ее усадили на лавку перед дьяком (дьяк кивком головы отправил стрельцов), и тот, положив руки на стол, переплетя пальцы, уставился на Марфу.

— Сказывай, — лениво начал дьяк, но за безразличностью в его голосе Марфа уловила нарастающий гнев, и, чтобы упредить нарастающую лавину, она кинулась в обвинения дохтурихи, что-де коварная литовка не раз ей, Марфе, сама давала грибы и соль (быть возможно, дохтуриха задумала царицу извести с помощью Марфы), что хитрости за ней не держится, что государю она служит справно…

Дьяк молча выслушал Марфу и расцепил пальцы.

Пыточных дел мастер пружинно очутился позади бабки, не успела она ойкнуть, а руки заведены назад.

Молодой писарь принялся старательно чинить перо; пальцы его дрожали.

Холодные глаза дьяка не верили Марфе.

— Как на духу… нет за мной вины… — заплакав, взмолилась Марфа.

Пыточных дел мастер потянул за веревку.

— Изверги! — вскричала Марфа и потеряла сознание.

Алексей Михайлович вышел из покоев царицы под утро, обмякший и успокоенный. Он крепко заснул, и сны, которые он видел, были воздушны и призрачны, как у ребенка.

К обеду из пыточных подвалов ему доставили исписанные листы — дело Марфы Тимофеевой.

Он с жадностью прочитал его, а последний лист пробежал дважды.

«И для подлинного розыску допрашивана государыни царевны и великой княжны Софьи Алексеевны постельница Кузьмина, что ей нынешнего числа говорила бабка Марфа, и постельница сказала против расспросу комнатной бабки Марфы…

И бабка Марфа подымана на дыбу и висела, а сказала свои прежние речи.

Она ж к огню приношена и всячески страшена, а говорила то ж, что и в расспросе сказала.

И после расспросу Марфа Кузьмина освобождена.

А Марфа Тимофеева посажена на Житном дворе за караул».

Алексей Михайлович остался доволен розыском: небо отвело от царицы действие наговора, и она сейчас в добром здравии; Милославские и Нарышкины, вскинувшиеся было, как волны на реке во время бури, до поры до времени угомонились… Алексей Михайлович, молодо ступая, приблизился к окну. Небо радостно и тепло синело, солнце купалось в этой нежной синеве, и белые барашковые облака в задумчивости застыли вдалеке. Парило, как и вчера.

Через девять месяцев, в мае 1672 года, Наталья Кирилловна, к радости Нарышкиных, родила сына, будущего царя Петра I.

О бабке Марфе при царице говорить запрещалось, и она вскоре забыла Марфино дело.

Исчезла Марфа.

Бег

Бежала красная лиса, зацепила за сопки хвостом, и хвост, по легкости своей, повис над сопками — это и был закат: упругий, красный, с желтыми прожилками.

Сопки отливали синевой и были похожи на выщербленный наконечник.

И вот показалось: люди будто выкатились из-за синих сопок.

Поначалу нельзя было различить: кто?

Тундра молчала. Она принимала их с покорностью и затаенной лаской.

Люди пылали, будто выкупавшись в закате. В тундре посветлело: не день ли собирается вернуться, нарушив естество?

Однако закат стал меркнуть, подтвердив, что день не вернется. А что свет в тундре — поглядите, он исходит от людей.

Ты видел оленьи гонки, когда ездок в легких нартах скользит по осенней тундре?

Олени всхрапывают.

Ветер рвет малахаи.

Все хотят одного — победы, ибо нет сладостнее победы, которая подобна поцелую успеха.

Кто же скачет по тундре?