За пять веков до Соломона (СИ)

Аарон побледнел, но протянул дрожащую руку, схватил хопеш. Пальцы с силой вцепились в рукоять, напряглись так, что стали белее алебастра.

Моисей, не глядя, кивнул — давай. Он хорошо представлял, что творилось на душе Аарона. Одно дело на поле боя врагов разить, и совсем иное беззащитному человеку жизнь отнимать.

На негнущихся ногах Аарон шагнул вперед и занес топор. Шаллум отчаянно закричал, секач со свистом опустился вниз…

* * *

Моисей еле сдерживал ярость, что захлестывала его. Под гневными словами Аарон весь сжался, стал еще меньше ростом. Руки его продолжали трястись: видно так и не отошел от убийства безоружного Шаллума. Даже Махли, что стоял в стороне, старался не дышать.

— Да, назвал он тебя юнцом прыщавым, так что из-за этого человека сразу на смерть посылать? Думаешь, имеешь право казнить и миловать, так все позволено? А о том, что отвечаешь за своих людей, ты вспомнил? И каково теперь сынам Каафа знать, что их начальник — кровавее самого фараона? О такой свободе они мечтали?

Моисей тяжело опустился.

— Молчишь, да? Ну, помолчи, подумай. Может, что и надумаешь.

Повисла гнетущая тишина.

Аарон насуплено переминался с ноги на ногу и тер прыщи на щеке, что и так раздулись на пол лица. Втянутая в плечи голова придавала сходство с молодым быком, а вздернутый подбородок выдавал упрямую убежденность.

Тяжелое молчание нарушил Махли. Его широко открытые глаза непонимающе смотрели на Моисея:

— Но почему ты не отменил решения Аарона? Я же видел, ты был готов.

Моисей угрюмо кивнул:

— Да, не было нужды убивать Шаллума. Но не мог я перед всем народом решение мной же поставленного сотника оспаривать. Это означало всем показать, что ваших приказаний слушать не надо.

Помолчав немного, Моисей закончил:

— Не для того я вам власть давал, чтобы отбирать ее тотчас. Нет, пусть израильтяне видят и знают — вы мои люди, а значит, все решения ваши я поддерживаю и одобряю. Но вы знайте тоже, что с глазу на глаз судить буду сурово. Потому, если кто не по совести поступит, потом предо мной по всей строгости ответит.

— А не боишься, Моисей, что еще два-три таких случая, и люди тебя проклянут?

Моисей кивнул:

— Да, Махли, только о том последний час и думаю. Потому решил я еще сегодня подготовить свод законов, чтобы все судили одинаково, чтобы не было жалоб на начальников жестоких, что каждого к смерти приговаривают. Но чтобы не было и таких, что наказать преступника боятся.

Моисей испытующе посмотрел на Махли. Тот ответил прямым, честным взглядом и едва заметно кивнул. У Моисея отлегло от сердца: похоже, командир левитов понял и простил необходимую жестокость на площади.

— Всё, иди. Передай патриархам и сотникам, что после заката будем совет держать. Примем новые законы израильские, чтобы назавтра евреям объявить.

Махли еще раз кивнул и скользнул в проем.

Моисей развернулся к провинившемуся брату Мариам.

— Аарон, что мне с тобой делать?

Аарон ничего не ответил, только посмотрел исподлобья.

А на самом деле, что? Ведь перед ним Аарон — тот самый, что столько сил отдал там, в Египте, чтобы патриархов убедить. Тот самый, что первым в пустыне в бой бросился и врагов положил без числа.

Моисей тяжело вздохнул и сказал:

— Ладно, не буду тебя за первую же ошибку наказывать. Но знай, еще раз — и не бывать тебе вождем людей израильских. И не посмотрю на заслуги былые. Ясно? Иди.

Аарон стрельнул глазами и поднялся. Так и не сказав ни слова, он вышел из шатра.

А Моисей принялся ходить из угла в угол. Совсем не спокойно было на душе. Что-то подсказывало Моисею: с молодым сотником он еще хлебнет горя…

* * *

— Не хочу, чтобы после случая сегодняшнего израильтяне в страхе жили, что за любой проступок могут головы лишиться.

— Но Моисей, — раздался знакомый звонкий голос. — Разве не ты нас через испытание огненное вел, чтобы показать, что порядок надо и ценой жизни человеческой поддерживать?

Эх, Аарон. Долго ты думал над тем, что случилось. Только, видать, вместо честных ответов самому себе, искал оправдания своему приговору.

— Правда. И если завтра на нас амаликитяне нападут, а кто-то не готов будет или с поля боя сбежит, тотчас прикажу обезглавить. Потому как на войне только так и можно. Но в мирной жизни, Аарон, другие законы. И в спорах житейских по другим меркам судить надобно, чем в схватках кровавых. Потому и сошлись мы здесь.

Поднялся старый Неффалим.

— По мне — так все просто. Если убил кого или покалечил — казнить такого. То ли на кол сажать, то ли камнями побивать — как порешим. Если украл что-то — руку рубить. Говорят, в далеком Вавилоне так поступают.

Юный Вениамин вскочил на ноги:

— А что с детьми делать? Ведь каждый из нас что-то чужое да стянул, когда малым ребенком был. Так все израильтяне безрукими повырастают.

Неффалим не сдавался:

— Тогда пусть родитель отвечает. Раз не усмотрел и не воспитал.

Вениамин презрительно фыркнул, но что ответить не нашел. Только головой покачал недовольно.

Неожиданно за него вступился Махли: