За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Хороша, легка дорога

из деревни в города.

Возвращается немного,

всё туда, туда, туда.

И чего так люди рвутся?

На асфальт с дворовой лужи?

Чтоб одеться и обуться,

подтянув живот потуже?

Теснота – милей простора,

грохот – лучше тишины…

Гарь машинного затора

пахнет слаще бузины?

Непонятно, непонятно.

Век живи и век учись.

Вот к каким «родимым пятнам»

поворачивает жизнь.

Мыслей, дум, сомнений схватки…

Дед всю злость срывал на бабке,

распалялся старый псих.

Ну потом кой-как затих.

Посчитал в уме, прикинул,

казначея-бабку сдвинул

чуть в сторонку – та кряхтит,

мол, в тряпице не ахти.

Что ж, работал не по найму

всю войну, после войны.

Облигаций всяких займов,

коль оклеить, в полстены.

Были святы те бумажки:

то – война, а то – на ГЭС.

Труд великий, горький, тяжкий…

Ну а тут попутал бес,

дед на всё махнул рукою:

эх ты, с жизнею такою! –

надо внука провожать,

надо парня обряжать.

Сгрёб бумажки – и на трассу,

что в районный центр, в сберкассу…

Сразу всё проверил, чохом.

«Н-да, – сказал себе со вздохом. –

Тут сборкасса, а не кон.

Деньги к деньгам – то закон.

Хм, взять на чём хотел барыш –

на-ка, старый, тебе шиш!

Рот раскрыл, что кот на сало…»

На душе покойней стало,

усмехнулся, не грустя:

«Ишь, куда завёл пустяк!»

Игрока прошёл угар.

Свёл овечек на базар,

всё, что надо, закупили

и Никиту обрядили.

8

Боль зубная лишь родня

ожиданью того дня.

Вот и этот день настал.

Ночь никто из них не спал.

Отодвинув чуть в сторонку

у печной трубы заслонку,

дед сидел, курил всю ночь,

отгоняя думы прочь.

Бабка, та в углу на печке

засветила богу свечку –

пусть не числит как докуку

и пошлёт чуть счастья внуку.

Нет покою от волненья –

мать скользит неслышной тенью,

вся поникнув от расстройства…

Лишь виновник беспокойства

спит-сопит без задних ног,

как телёнок-сосунок:

уезжать, а он – каков! –

всё до третьих петухов,

заявился на рассвете.

Что тут скажешь… Эх вы, дети!

Спит себе, и нет забот,

хоть семнадцатый идёт.

Сладко чмокает во сне…

Вот и зайчик на стене –

над землёю солнце встало,

на работу люд позвало.

Зайчик прыгнул на кровать.

Что ж, пора, пора вставать!

Долго ль, коротко ль сбираться –

срок в дорогу подаваться.

И Никита – вот он весь:

скромен, тих, посбилась спесь.

Вид немного необычный,

в первый раз одет прилично.

Что и скажет, то негромко.

Просмотрел свою котомку,

сунул мыло, щётку, пасту.

Хомутом неловким галстук.

Жжёт подошвы ног обнова

после беганья ночного.

А! пустяк – пройдёт, притрётся.

Подберём, коль плыть придётся

в Антарктиду на китов.

Ну а тут и так готов!

Первый шаг, он – на всю жизнь.

Время, стой! Чуть задержись,

дай подумать человеку:

можно жить как интересней

и шагать по жизни с песней –

и пройти по ней калекой…

Дай подумать человеку!

«Что ж, готов? Твоя берёт, –

дед тут выступил вперёд. –

Ну, присядь перед дорогой,

я скажу тебе немного…

С точки зренья старины

спать мы нынче не должны.

И чесать лопатки тоже

вроде нам теперь негоже.

Но, скажу тебе, Никитка,

хочешь жить начать ты прытко.

Ладно, съезди, посмотри.

Только всё ж глаза протри:

вон соседский сын Данилы

сеет, пашет любо-мило;

говорит о нём народ –

будет славный хлебороб.

Иль возьми Гаврилы сына:

на завод пошёл детина,

он до техники охочий –

будет стоящий рабочий.

Мог и ты б по их примеру.

Аль ты сразу в инженеры,

в доктора там – как их там?» –

«Д’я ещё не знаю сам…» –

«Мда-а, я вижу – держишь стойко

и науку знаешь бойко,

что есть классы, что прослойка:

пусть те – в дом, а мы – в пристройку?

Ладно, что уж тут тянуть,

коль решил, то – в добрый путь!»

Дед вздохнул, шагнул к порогу,

кукиш тыкнул в угол богу

(а! греши иль не греши…).

«Ты уж нам… того, пиши!..»

9

В тишине звеняще-хрусткой

даль полей равнины русской,

темь лесов, предхолмий синь.

Край родной, куда ни кинь!

Ты потом нам будешь сниться

журавлём, а не синицей.

О тебе, сколь жизнь отпустит,

чувство тёплой сладкой грусти

мы храним как амулет…

Только не в семнадцать лет!

А в семнадцать наш Никита –

ну к чему тут волокита –

прелесть, воздуха дрожанье,

писк цыплят, лошадок ржанье,

охи, вздохи, провожанье –

вскинул за спину мешок,

в дни военных лет рождённый,

у туристов утверждённый,

плеч не режет ремешок,

и – пошёл походкой строгой.

Пыль завесой над дорогой:

мчит машина спозаранку.

Подвезти? – Один момент!

Влез Никита под брезент,

в пыльный кузов.

До свиданья!

Позади все сны-гаданья.

Сел, вздохнул, махнул рукой…

Виснет дымка над рекой.

Пахнет пылью, потом, пашней.

Пахнет… выпечки домашней

пирогами из мешка –

есть так сразу захотелось!

И куда-то делась смелость,

видно, брат, тонка кишка.

И Никита – в эту пору

грузовик вползал на гору,

с перебоями тянул –

пироги все навернул!

Посмотрел – далёкой точкой

всё стоят и дед, и мать.

Пашня, поле, луг, цветочки –

доведётся ль увидать?

И село уходит в даль.

Жаль? А вроде бы не жаль…

Скрылся дом за поворотом.

Распахнула жизнь ворота:

ну, езжай смелей, Никитка!

(Не забудь: назад – калитка…)

Старики одни. Одни…

Боль зубная – та сродни

этой боли расставанья.

Что ж, теперь лишь ожиданье.

Глава II. На учёбу в столицу

10

«…У артиста – сын артист

(в гармониста ж гармонист!)

лет на сто, ну на полста

все-е позаняты места…»

«…Кукарекнул дед когда-то

внукам, правнукам – зарплата;

чужаку наверх пробиться –

надо заново родиться…»