За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

«… Хлопотно житейско море!..»

Эти мысли в разговоре

наш Никита уловил.

Собеседник мил, не мил,

коль попутчик ты дорожный,

говорить тебе всё можно.

Не о солнышке, о счастье –

разговоры про ненастье,

всё про слякоть, непогоду,

про всеобщие невзгоды.

До чего же люди падки

всласть мусолить недостатки!

Плохо – в радость… Непонятно.

После них хоть на попятный:

вот тебе, мол, по лбу, в лоб ли –

поворачивай оглобли…

Ну уж шиш! Не тут-то было

(руки б только вымыть с мылом).

Если есть и впрямь преграды,

самому пощупать надо,

пусть на лбу набьётся шишка,

не девчонка же, мальчишка.

Перестук вагона мерный

успокаивает нервы…

Вспомнил страхи на вокзале.

«Нет билетов», – так сказали.

По перрону вдоль вагонов

сколько заячьих дал гонов!

«Нету мест», – ответ девиц

в строгой форме проводниц.

Быстрый взгляд на весь твой вид:

«Нет», – и в сторону глядит.

Седоусый проводник

в положенье разом вник.

«Хм… ехать надо – нет билета.

Если б дело только в этом!

Раз уж едешь ты учиться,

дай-ка бог тебе пробиться,

одолеть все льды-торосы –

вдруг ты новый Ломоносов!..»

Чуть прилёг на верхней полке –

где там спать, как на иголках!

Глаз коли, никак не спится –

как-то там Москва-столица,

встретит как?

И вот она

замелькала из окна.

Чинны прибранные дачи,

сини луковки церквей.

О житье народ судачит

и, конечно, о Москве.

Вон над трубами завода

лёгкой тенью виснет хмарь.

Как подпорка небосводу,

телебашня-пономарь.

А дома! Друг друга краше.

(Вот бы их в деревню нашу!)

Сколько ж их, ну прямо туча!

Блещут в мареве текучем,

всё один другого круче,

те вразброс, те сбились в кучу,

эти вытянулись вкось.

Хорошо тут жить небось!

Во-от какая ты, столица…

К окнам вытянулись лица,

как бы что не прозевать,

чтоб потом порассказать, –

всё хоть съездил не напрасно

(кто ж в Москве побыть не чает!).

Где ж Москва гостей встречает –

не на площади же Красной?

Или красное крыльцо

здесь Садовое кольцо?

(Это ж знается с азов…)

Вдруг

шипенье тормозов.

Переборы буферов.

Всё. Столица.

Будь здоров!

11

Все в Москву ведут дороги,

все в Москву, со всех концов.

Обивают ей пороги

тыщи резвых молодцов.

В сто дорог и сто ворот

день и ночь снуёт народ,

на ходу и спит, и ест.

Но у каждого присест –

свой вокзал и свой подъезд.

Ленинградцы, те на свой,

едут с опытом-обменом,

выверяют по безмену,

соревнуются с Москвой.

Моды шик везут из Риги:

женский пол, долой вериги!

Платья, юбки – без подола,

всем курить, орать спидолам!

С соловьиной стороны

прёт торговый люд страны.

Фруктов полные корзины

круглый год везут грузины.

Как свои в базарной Мекке,

развернули торг узбеки.

У ларьков с вином, что няни,

рассыпаются армяне.

Украинцы валят валом

с вишней, семечками, салом.

У кого ж дары попроще,

ну картошка там, ну, в общем,

кто от плуга-бороны –

с Ярославской стороны.

Наш Никита – с той, попроще…

Что ж, Никита, не у тёщи,

коль приехал – вылезай,

подтянись, смелей, дерзай!

Подхватил мешок свой тощий,

вмиг поддался общей спешке,

(тут бегом ходи, не мешкай),

Очутился на метро

и – нырнул Москве в нутро.

Ну, пока там озирался,

восхищался, разбирался,

поезд дважды постарался

пробежать весь свой маршрут.

Наконец-то вроде тут.

А потом ещё трамваем.

Сам кондуктор, позевая,

объяснил ему всё толком.

Дом-то что же, не иголка –

адрес верен, дом, он вот,

тётка где-то здесь живёт.

«Проходи, – сказала тётка, –

нынче родич – кто с мошной!..»

Будто вытянула плёткой,

станешь тут себе смешной.

Молча взял он раскладушку,

вещмешок свой за подушку

молча сунул в дровяник,

ну и… тут немного сник:

«Да-а… Родство – обычай древний,

только здесь не как в деревне».

Дума думой, дело – делом:

чёрный пёс не станет белым,

что при тётке – то при ней.

Утро ночи мудреней.

Потому давай-ка, братец,

времени не будем тратить –

зададим-ка храпака!

(Сон всё лечит, юн пока…)

12

Просыпается столица –

муравейник шевелится.

Шум и гул со всех сторон.

Всё очнулось.

Только сон

ещё реет и теплится

на домах, машинах, лицах.

Сон в испарине бетона,

в тёмных струйках росной крыши.

Льётся в уши тихим звоном.

Тёплым сном вокруг всё дышит.

Он в дремотной позе-муке.

В глубь карманов тянет руки.

В складке рта, слезинке глаза,

в желваках сведённых скул.

Под глазами тушь размазал,

ногу за ногу запнул.

На щеке (с… подушки складкой).

В щёлках глаз (с пирушки сладкой).

Заставляет в зябком вздроге

греть ладонью грудь в дороге.

Губы кривит позевотой…

Ох, доспать-то как охота

всем гулякам молодым!

Но уж солнце выше, выше,

сняло пятна все на крышах –

сон развеялся, как дым.

И тревожит люд забота,

как поспеть бы на работу…

Блещут стёклами витрины,

зазывая на смотрины.

Буквы вывесок аршинны,

шум, движенье, визг машинный.

Всё снуёт, спешит, торопит

как в Америке-Европе, –

знал такое по кино,

вот и здесь заведено.

Не спешить – удел немногих,

большинство ж – смотри под ноги,

неба высь лови на луже,

(правда, лужи здесь похуже).

Ну а вот и институт.

Тут экзамен? Будто тут.

Зданье с виду что коробка.

Внутрь вошёл Никита робко.

У дверей по коридору

Люду-у! Шёпотом все споры,

о проблемах мать-ученья,

всё – кому дать предпочтенье:

трудолюбьем наделённым

иль способным дать «зелёный».

И, решив поставить точку

(брать, так гениев – в рассрочку!),

липнут к окнам, словно птицы,

в книгу нос, долбят страницы,

раздувают уголёчек:

ох, ещё б один денёчек!