За полвека

Ядер горячих по льду шипенье.

Скоро ль откликнется Польша Шопена?

Гром:

По Сенатской пушки бьют.

И лёд трещит полурасколотый,

Как будто полонез ползёт через Неву…

Через Неву бы!

Солнце над Горным.

Взблеск ли клинков, или выкрики горна?

Лебедь декабрьский, горнист очумелый!

Снег ли?

Кровь ли?

Красный да белый…

Белые стены, красные лица,

Хлещет мазурка снежной столицей!

Цепи наручников на доломанах.

Что же, поручики нас доломало?

Лавры ль Марата?

Пыл патриота?

Или святая болезнь Дон Кихота?

Мельницей вертятся ветры российские,

Петли пеньковые, тракты сибирские,

В ритмах мазурки гремят колокольчики:

Кончено, кончено, кончено, кончено…

Трупы завернуты в чёрные бурки.

Мельница вертится в ритмах мазурки!

Снег? Перемелется! Век? Переменится!

Крутит Россию кровавая мельница!

Горские пули? Кавказские кручи?

Значит в рубашке родился, поручик…

4.

Т А Н Г О

Ещё война за Ригой где-то и на Марне,

Гниёт она иодоформом в жёлтой марле,

А Петроград в каком-то трансе предкошмарном

Так беззаботно в танго погружён.

Мир чёрно-белый, словно клавиши рояля,

Заиндевелые решётки на Канале,

И хлопья снежные, спускаясь по спирали,

Уже заводят вьюжный граммофон.

На этих днях шестнадцать лет подростку веку,

Ему не хочется быть рифмой к человеку,

И стылый ветер на заснеженную реку

С железных крыш сметает лживый сон.

Дворец на Мойке. Электрические свечи.

И перья страуса склоняются на плечи,

И полумаски под причёсками лепечут

О том, что сам Распутин приглашён.

Сникает шорох лакированных ботинок,

Бледнеет бархат и смолкает "аргентина" —

Из рамы двери, как взбесившаяся картина,

Толкнув лакея, вваливается он.

Колдун, пророк — и бородища рыжей лавой.

По волнам танго

он недолго взглядом плавал,

Медвежьи глазки — зырк налево и направо,

И каждый в зале к месту пригвождён.

В холодной паузе застыли эполеты,

Не колыхнутся ни боа, ни блики света,

И оркестранты — как трефовые валеты

В кривом и белом зеркале колонн.

И вдруг он вышел,

Но кто-то слышал,

Как заперевшись от гостей,

По блюдам шарит он —

Цыплёнок жареный

Уже обглодан до костей…

А зал — как мир, его смычки опять в ударе,

Танцует сам подросток-век со смертью в паре,

Сквозь вуалетку в этом медленном угаре

Пустых глазниц ещё не видит он.

Под ветром тени фонарей танцуют боком,

В декабрьском воздухе, ночном и одиноком,

Смерть на плечо ему роняет снежный локон,

Февральским вьюгам путь освобождён.

Под звон, катящийся вдоль Крюкова канала,

Гудит Коломна, и залив мерцает ало,

И вот по набережной Время побежало:

Убитый век убийцей наречён.

И сам себя под стон валторны и виолы

Несёт топить, в мешок засунув трупом голым,

Пока к заутрене у синего Николы

Бьёт танго колоколом — голос похорон!

Белой черёмухой

Кажутся липы,

Белый мороз дерёт

Ветви до скрипа,

Наносят ветры снег

С дальних окраин…

В одном лице сей век

Авель и Каин:

"Смело мы в бой пойдём…"

"Вихри… над нами…"

Век — он в лице одном

Феникс и пламя.

А феникс жареный,

А феникс пареный

В костре заката опалён…

Аль водки мало?

Даёшь подвалы!

И грабь награбленное, мать твою в закон!

Распутин — всё,

Распутин — все,

Распутин — всюду,

Он в тех же самых бойких ритмах бьет посуду,

И чёрный маузер, готовый к самосуду,

Висит на поясе, как дремлющий дракон!

Но не поверив, что История ослепла,

Цыплёнок-Феникс возрождается из пепла,

И, крылья складывая,

снова — камнем в пекло

Под хриплый смех столпившихся ворон.

. .. . . . . . . . . . . . .

Квадраты чёрные в кварталах ночи белой.

Углы вылизывал закат осатанелый,

И глыбой алой на Исакии горел он —

В петлице чьей-то вянущий пион.

В скрипичных воплях

ленинградского трамвая,

На каждом такте равномерно замирая,

Танцуют тучи, отсвет пламени стирая,

Но не задев недвижных серых крон.

Внизу скелет гранитный выпятил недобро

Мосты, как чёрные недышащие рёбра,

И танго мёртвое скользит — как пляшет кобра,

Змеиным ритмом век заворожён.

Над красной жестью крыш, неслышными шагами

Крадётся танго равномерными кругами,

Влипая в паузы бескостными ногами

Над полутрупом вымирающих времён.

В ту полночь волчью

Век вышел молча,

Чтоб навсегда уйти с земли —

Его поймали,

Арестовали

И на Литейный повели —

Пока не помер —

Двадцатый номер

Ему таскать по лагерям,

Пока не ожил —

Всё будет то же

И там и тут, и тут и там…

От Воркуты до Колымы проходит путь он,

И конвоирует его опять Распутин,

Да танго старое, знакомое до жути —

Опять заел на вахте патефон!

И над землёй, как сумасшедшая шарманка,

Неотвратимое, как гусеницы танка,