За правое дело

Начались регулярные семейные читки. Савелий Кузьмич, приходя с завода, выкладывал новости, а после ужина усаживал семью за убранный стол, требовал доставленный почтой свежий номер газеты «Саратовские известия», деловито просматривал его весь, с первой до последней страницы, передавал старшаку:

— Читай, сынок. Да пошарь, где тут про чехов сказано, которые в Татищеве супротив нас народ баламутят. Чегой-то у меня глаза застит.

Денис читал, и семья, боясь перечить отцу, внимательно следила за бегающим по строкам сосредоточенным взглядом читающего, движением его губ, мало вникая в суть сказанного. И только Савелий Кузьмич, жадно ловя каждое слово, иногда прерывал читку, давал пояснения или просил повторить особо трудное место, и читка продолжалась.

Однако в один из вечеров читка не состоялась — не пришла газета. Не пришла она и на другой, и на третий день.

Разгневанный Савелий Кузьмич явился на почту и устроил бы там погром, если бы ему вовремя не показали его собственное заявление с просьбой переадресовать «Известия» на затонскую церковь. В заявлении так и писалось:

«Прошу газету «Саратовские известия» мне больше не доставлять, а посылать ее в затонскую церковь. Для просвещения в мировом масштабе попов и всей протчей гидры.

Луганов».

Савелий Кузьмич долго не мог взять в толк написанного, но наконец понял, напустился на почтальоншу:

— Не писал этого! Чего мне фальшивку суешь, дура!

— Товарищ Луганов! — поднялся завпочтой. — Какое у вас право оскорблять женщину!

А почтальонша в слезы:

— Что же я, сама выдумала? Сама фальшивку писала? А еще пожилой человек, совести у вас нету. Может, Никитка ваш сочинял, надысь он с такими же огольцами все у почты вертелся…

И Савелий Кузьмич умчался домой.

— Игде Никитка?! Запорю змееныша! Анка, беги покличь стервеца! Клашка, тащи лозы, пороть подлеца буду!.. Донянчилась! Доигралась! — напустился он на застывшую перед ним Степаниду. — Фальшивки зачал писать, ишо воровать станет! — И тыкал под нос скомканную бумагу.

Только спустя добрых полчаса и несколько успокоясь, сумел он объяснить жене причину своего гнева. Степанида, напуганная случившимся, вертела листок перед глазами, не понимая, как мог неграмотный Никитка написать письмо, да еще такими мудреными словами. Уж разве бы Денька — но и тот не в счет, не такой он, чтобы отца срамить…

— Окстись, Савушка, зачем ты напраслину на дите возводишь? Неграмотный он, сам знаешь — ему ли эту бумагу писать?

Савелий Кузьмич даже споткнулся на полушаге.

— Зазря ты Никитку облаял, Савушка, не мог он писать. Нешто у него ума на то хватит, нешто писать он так складно да чисто могет? Не его рукой фальшивка состряпана…

Резонный отпор жены отрезвил Савелия. Видно, так велико было его возмущение, что не принял он в расчет слабой Никиткиной грамоты.

Кто же это?..

— Денька игде?! Стало быть, его мазня, его подлость!

— Побойся ты бога, Савушка! Деню-то уж сам знаешь…

— Нет бога! Неча меня им пугать!..

— А карахтер?

— Какой ишо карахтер?

— Сам же сказывал, Савушка: карахтер ломать. А ты вона как: родного сына в подлости уличаешь. Ты же партейным человеком будешь, Савушка… Мало их, стервецов, в слободе, может, и по злобе кто…

— Твоя взяла, — мучительно сдался тот. — Да ведь не мог же я на себя срам этакий возвести, Степушка! Кто же это?

А вскоре явилась с пучком лозы запыхавшаяся на бегу Клашка. Савелий Кузьмич, усмешливо глядя на дочь, весело бросил:

— Принесла?

— Ага, принесла, тятя.

— Вот сама себя и пори.

5

И все же фальшивка была делом рук пакостного Никитки.

Ласковый и тихонький в семье, Никитка мгновенно преображался, едва попадал в компанию своих сверстников, барачных и соседских мальчишек. Здесь он был отъявленным драчуном и заводилой, грозой и кумиром всей босоногой гвардии, не знающей от него ни отдыха, ни покоя. Его железные кулаки не давали спуску даже тем, кто был гораздо старше и сильнее его. Часто в неравных схватках ему разбивали нос, губы, возили по земле и били ногами, но только пуще сверкали яростью Никиткины глаза, скрипели белые, что снег, зубы, и молча, как настоящий волчонок, бросался он на преждевременно торжествующего противника, пока наконец тот, обессиленный и сломленный духом, не пускался в паническое позорное бегство. Но и тогда Никитка не оставлял обидчика. Его крепкие голенастые ноги настигали беглеца, и битва продолжалась до тех пор, пока враг целиком не признавал себя во власти Никитки. Только тогда руки победителя отпускали поверженную в прах жертву, агатовые глаза теряли злой блеск и обретали прежнюю веселую диковатость.

Несмотря на свои семь лет, ростом Никитка отставал всего на полголовы от Дениса, был крепко и ладно скроен, лицом в мать, былую красавицу, и горяч в отца. В школу этой зимой Никитка не ходил из-за худой обувки и одежонки. Да Никитка и не жалел об этом, грамота его не прельщала.