За правое дело

Прошка, пользуясь замешательством командира, торопливо предложил уложить снаряд на костер, нацелив его на березу, а самим залечь в овраг и смотреть, как снаряд будет взрываться. Предложение было заманчивым: исключало серьезную опасность, а главное, спасало честь атамана, ибо отступать от намеченного он считал трусостью и позором. Никитка долго соображал, чесал за ухом и наконец сдался.

Спустя десять минут все уже сидели в овражке, издали наблюдая за тем, как огонь все больше охватывал лежащее на хворосте длинное тело снаряда. Наступившую зловещую тишину нарушали только легкие потрескивания сучьев да птичий гомон. Но вот сушняк занялся дружно, и пламя и дым окончательно поглотили снаряд. И тут случилось непредвиденное: костер неожиданно рухнул, взметнув серый столб дыма и пепла, черная круглая головка снаряда на мгновение показалась в огне, повернулась в другую сторону от березы и снова исчезла, а следом оглушительный взрыв разметал и костер, и лежавший возле него свежий хворост. Все восемнадцать голов, торчавших из-за укрытия, сдуло ветром. Еще через несколько секунд второй, более резкий, но приглушенный расстоянием взрыв донесся откуда-то из поселка.

Первым опомнился Никитка. Бледный даже сквозь густой смуглый загар, он высунул вихрастую голову, очумело огляделся вокруг и только тогда выскочил из овражка. Там, где пылал костер, чернела одна вспаханная земля — и ничего больше.

— Вот да-а! — выдохнуло сразу несколько глоток.

Прошка, осматривавший вместе со всеми недавнее «поле боя», подавленно заключил:

— В затон улетел. Может, еще поранило кого, бежать надо.

Этого было достаточно, чтобы вся «гвардия», забыв о своем атамане и не сговариваясь, бросилась врассыпную. И только один Прошка, трусливо озираясь и дрожа всем своим хлипким телом, преданно оставался возле понуро стоявшего над пепелищем Никитки, не смея ни окликнуть его, ни сдвинуться с места.

7

Целых две недели Денис не решался навестить Марфу и Верочку: во-первых, все еще давала знать отцовская оплошка с «союзом», во-вторых, ждал получку, чтобы хоть на этот раз явиться в гости не с пустыми руками, утаив несколько керенок на гостинцы. Не может же он, Денис, не отблагодарить добрых людей за постоянные угощения и ласку, особенно тетку Марфу: и ест впроголодь, и ходит в старье — все на Верочку! Сама-то уже и с лица спала. И на сердце жалуется…

А принес получку домой, притаив за пазухой новенькие похрустывающие бумажки, посмотрел, как мать, бережно разглаживая пятисотенки и сторублевки — отцовскую получку, — выкраивает из них на хлеб, на керосин, Анке на какую-нито обувку, устыдился, выложил на стол все до последней бумажки.

Верочку Денис застал за глаженьем.

— Денис! Наконец-то! — бросив утюг, обрадовалась она ему, но спохватилась, поставила горячий утюг на конфорку. — Боже, я думала, с тобой что-то случилось. Мне столько надо сегодня сказать тебе… Как хорошо, что ты пришел! Хочешь чаю?

— Нет, я уже завтракал.

— Какой ты молодец! А вот я глажу. Марфа говорит, что мне надо учиться не только гладить, но и стирать, иначе мне будет очень трудно. Ты знаешь, сколько я белья перепортила? И вот руки… — Она показала ему обожженные в нескольких местах тонкие белые пальцы и сама внимательно осмотрела их. — А ma tante[1], то есть моя тетя — правда, она никакая мне не тетя, а просто мамочкина знакомая, — она говорит, что у меня музыкальные руки и надо их беречь. Но это потом. Денис, сегодня такой чудесный день, и я непременно хочу провести с тобой этот день где-нибудь на воздухе… Давай поедем за город? Ты не против? Я должна многое рассказать тебе. Я хочу, чтобы этот день остался у нас навсегда в памяти. Ведь мы друзья на всю жизнь, что бы с нами ни произошло, правда? Сейчас я доглажу кофточку, и поедем!..

Верочка болтала без умолку, а Денис, сидя подле нее, глуповато улыбался своему счастью и, не придавая значения ни возбужденной Верочкиной болтовне, ни выдумке с поездкой за город, приняв последнюю за обычный каприз, жалел только об одном, что и на этот раз не смог привезти ей с Марфой гостинца.

8

Трудно сказать, что именно в этот чудесный весенний день испытывал Денис, шагая рядом с Верочкой: гордость ли за свою нарядную и красивую подружку или другие, более нежные чувства, но лучшего дня, чем этот, Денис не знал во всей жизни. Словно счастье в один день решило вознаградить его за все тяжелые и безрадостные годы. Хотелось, чтобы и Верочка была такой же счастливой с ним, как он сам, сделать для нее что-либо хорошее, необыкновенное… Но не было узелка с харчем, чтобы одарить нищенку, не на что было угостить Верочку, не было холодного ветра и грязных луж, чтобы защитить или перенести ее, не было ничего, что могло бы помочь ему сделать приятное для нее, развеселить, осчастливить. И досадовал, казнил себя всякий раз, когда не он, а она замечала что-нибудь интересное, или рассказывала какую-нибудь смешную историю, или затевала веселую шалость. А он ничего не мог ни первым заметить, ни выдумать и только все боялся наскучить ей.