— Вот зачем я тебя, товарищ Луганов. На фронт ты еще успеешь, а пока пойдешь на завод. Там тебя ждут, там ты куда нужнее. Да и этакую семьищу бросить — ведь не по-комсомольски, а?
Вот уж чего не ожидал Денис! А как же военкомат? Предписание? Как же все это: казармы, учения, учебные тревоги, рубка лозы — вся эта долгая и утомительная военная наука? Наконец, Оля, с которой он, Денис, собирался делить все свои боевые радости и невзгоды?..
— Это не моя прихоть, это решение комсомола, боец Луганов. Ты прошел хорошую школу, обучен, и комсомол сам позовет тебя, когда это будет необходимо. А сейчас тебя ждет твой станок, речная военная флотилия, которая тоже нужна нашему фронту, и, может быть, больше, чем ты…
Денис, как сквозь дурной сон, слушал, о чем ему говорил этот ласковый тихий голос, а мысли его лихорадочно бились, рисуя ему самые нерадостные картины. Косые, насмешливые взгляды товарищей, мастера цеха. Так вот почему мать не кинулась к нему со слезами и так спокойно выслушала его, когда он ей говорил о своем «главном»! Значит, она знала, что его не возьмут на фронт? Значит, и Оля не сдержала своего обещания и рассказала товарищу Раисе о его предписании, а товарищ Раиса сделала остальное? И предупредила мать, когда его, Дениса, не было дома? Зачем она это сделала, поступила с ним, как с мальчишкой!..
Денис вздрогнул, невольно повернулся к окну. Видел, как, растягиваясь, по трое в ряд, двинулась, направляясь к распахнутым воротам, конница первого эскадрона. Где-то, уже на улице, разноголосо грянула песня. Комиссар не мешал ему, и только пальцы его выстукивали костяшками по столу в такт веселой дурачливой песне:
Денис очнулся, смахнул навернувшийся на глаза туман, виновато глянул на комиссара.
— Ничего, ничего, это хорошие слезы. И пусть это будут твои последние слезы юности. Ну, мне пора!
— Кому сдать… это? — Денис в волнении даже не нашел слов и только взял себя за отворот шинели.
— Это оставь себе, еще пригодится. А саблю и коня сдай своему взводному. Давай руку, родной, — и прощай! — Он крепко пожал ему руку и неожиданно весело добавил: — А ведь, знаешь, товарищ Раиса права: есть в тебе что-то… чистое, что ли. Ну, бывай!
Денис не стал ждать, когда двинется санобоз Оли Марковой, и торопливо зашагал в город. Может, она и обидится на него, что не подошел к ней проститься, может, после этого в ее глазах он станет не только «малышкой», а просто свиньей — ну и пусть, теперь ему все безразлично. Нет у него больше Оли Марковой, как не стало Верочки, полка, товарища Раисы. А где-то там, за этим нищим, голодным городом, ждут его мать, младшие сестры и братик, ждут его возвращения на заводе.
— Деня! Подожди, Деня!..
Его догнала Оля, раскрасневшаяся, задохнувшаяся от бега, в серой, так не идущей ей грубой шинели, сползающей на глаза шапке-ушанке.
— Еле догнала… Ну ты и шагаешь! Поговорим… на прощанье?
— А меня на завод, — не зная, о чем говорить, понуро сказал Денис. И отвернулся.
— Я знаю. Но ты сам рассуди: где ты больше нужен?.. Ты уж прости меня, Деня, но это я сказала товарищу Раисе о твоей выходке…
— Это не выходка!..
— Выходка, Деня! Ты же комсомолец, а рассуждаешь как неорганизованный… Не будем ссориться, Деня. Ты будешь писать мне? Обещаешь, да? О себе, о заводе. Ты учись, Деня, обязательно учись! У тебя такие способности, такая чудесная память — из тебя обязательно выйдет ученый, Деня! Ну, прощай! — Оля схватила его вялую руку, сжала ее в своих и, быстро поцеловав в щеку, бросилась со всех ног к уходящему от казарм последнему обозу, смешно взмахивая тяжелыми сапогами и спотыкаясь.
Денис долго смотрел ей вслед, пока ее маленькая фигурка не настигла обоз и не затерялась среди повозок. «Это не моя прихоть, это решение комсомола…»
Значит, так надо. И он, Денис, должен быть там, где ему велит комсомол. Ведь не все же комсомольцы на фронте, а работают, как и он, Денис, делают одно общее нужное дело…
«Ты прошел хорошую школу, и комсомол сам позовет тебя, когда это будет необходимо…»
Денис не сразу поехал домой, а прошел к Волге. Холодная, уже очистившаяся ото льда, она широко и торжественно несла свои воды — огромная, успокоенная стихия. И в этом прекрасном шествии Денису чудилась иная, великая поступь уверенных в своем завтра людей, незыблемых и могучих, как сама Волга.
ВЕЛИКОПОСТНАЯ ТРАПЕЗА
Безмен был старый. Много лет провалялся он в ящике с железным хламом. Трофим долго вертел его в руках, потом качал тереть толченым кирпичом. Скоро безмен заблестел, только в нескольких местах, там, где ржавчина глубоко въелась в железо, темнели бесформенные оспины. Трофим сдул с колен красную кирпичную пыль, вымыл руки, вынул из сундука початый каравай хлеба.