За правое дело

Денис, не ожидавший от Верочки такой ненависти и злобы, окончательно растерялся. За что она так его? Разве он виноват в ее несчастье?.. Но Верочка вдруг умолкла и, спрятав в ладони искаженное страданием и гневом лицо, вся сгорбилась, затряслась в глухих и мелких рыданиях. Денис бросился к ней, ставшей сразу такой маленькой, жалкой, но не коснулся ее, схватил со стола железную кружку, зачерпнул из ржавого ведра и, тыча кружкой в руки Верочки и расплескивая воду, засуетился возле своего бывшего друга, как когда-то порой старался развеселить ее или утешить. Стуча зубами о железо, жадно и судорожно глотая холодную как лед воду, Верочка медленно приходила в себя. И наконец, с благодарностью посмотрев на Дениса, уже совсем успокоенно попросила:

— А теперь выслушайте меня. Только, пожалуйста, не возражайте и не оправдывайте себя… может быть, другие на вашем месте отнеслись бы ко мне точно так же…

Она помолчала, словно не зная, с чего начать, и вдруг заговорила быстро-быстро, торопясь высказаться и то и дело оглядываясь на дверь.

— Я знаю, что ты подумал обо мне очень плохо, когда вы все ворвались ночью туда… в этот… Мне обо всем рассказали уже потом эти несчастные. Да, да, несчастные, потому что они испугались тетушкиных угроз и голодной смерти… Ты улыбаешься?

— Я не улыбаюсь, — поспешил успокоить ее Денис, все больше узнавая в ней прежнюю Верочку.

— Я поверила ей, как родной тете. Она так заботилась об мне, так берегла меня… Стыдно сказать, но даже мамочка так не лелеяла меня, как эта ее бывшая подруга. Она боялась, чтобы я не простудилась, боялась моих уличных знакомств… Боже, она всего боялась! А я боготворила ее, я словно очутилась в раю после Марфы, бедной, доброй, несчастной, преданной мне одной милой Марфы!

Верочка опять замолчала, и крылья ее тонкого носика задрожали. Денис уже с нетерпением ждал продолжения ее рассказа и, как и она, беспокойно оглянулся на дверь.

— А однажды… это было в январе… да, да, в январе-месяце… она привезла к нам на Большую Казачью каких-то своих дальних родственниц, познакомила меня с ними — и мы все поехали туда… Ma tante сказала, что нас приглашает на день рождения ее старый друг. Было очень весело. Мужчины много шутили, пели, играли на гитаре. А ночью, когда меня, пьяную от вина и счастья, уложили в постель, ко мне пришел мужчина… Боже мой, что со мной было! Сначала я обомлела от страха, а потом… Я, наверное, исцарапала ему все лицо и кричала как сумасшедшая, но никто не пришел спасти меня. Я не знаю, как я вырвалась от него и выбежала из спальни. А ma tante — она оказалась в зале — накричала на меня, что я глупая, дерзкая, неблагодарная негодяйка… О, как она меня не ругала! А потом увезла домой, переодела вот в эти лохмотья и заперла в пустом холодном чулане, сказав, что не выпустит меня до тех пор, пока я не образумлюсь и не раскаюсь в своем поступке. Я не помню, сколько я пробыла в чулане, но я так простудилась, что уже совсем больную меня унесли в комнаты и, кажется, дали поесть. Говорят, я несколько дней была без памяти… и был кризис. Ma tante сама ухаживала за мной, а когда отлучалась, обязательно оставляла возле меня одну из тех, кого называла своими родственницами. А когда я стала поправляться, ma tante — боже, какая она злая женщина! — снова потребовала от меня раскаяния и благодарности за заботу. Я ничего не сказала ей и только молила бога, чтобы как-нибудь вырваться из этого ада и лучше умереть с голоду, но не сдаться… Это был какой-то кошмар. Меня держали взаперти в том чулане, насильно кормили, чтобы я не свалилась с ног, грозили расправиться со мной, как с собакой, — и вдруг вы! О, если бы еще день, еще только один день! — я не знаю, что бы со мной случилось. А когда пришли с обыском, я была слабой до такой степени, что не могла говорить…

Верочка судорожно вздохнула и потянулась к столу. Денис снова зачерпнул воды и подал ей кружку. Она жадно выпила ее всю.

— Это случилось рано утром. Дома, кроме меня, кухарки и старой гувернантки, никого не было; все девочки и ma tante еще с вечера уехали… туда. Гувернантка, узнав, что пришли с обыском большевики и чекисты, тряслась, как в лихорадке. Их было четверо: трое вооруженных мужчин и… Четвертого я поначалу тоже приняла за мужчину… молодого мужчину. Он был в грубых сапогах, потрепанном кожаном реглане и говорил очень низким голосом, почти басом. Только потом я поняла, что это была девушка. Она по-хозяйски расхаживала по комнатам, распоряжалась, и все ее слушались и даже почтительно называли…

— Товарищ Раиса! — вскричал Денис.

Но Верочка ни словом, ни кивком не подтвердила его догадку и, только смерив Дениса холодным пристальным взглядом, продолжила: