За пределами трепета

Течение времени постепенно вынесло ее к первому школьному году. Лиля стояла в колючем шерстяном платье и белом переднике не по размеру, удрученно держа в руке поникшие астры, не пережившие долгую поездку с дачи. Унылое сентябрьское утро находилось в полном ладу с обреченностью букета. Огромный бант на голове съехал в сторону, нарушая гармонию приподнятого настроения ее матери. Та с раннего утра махнула рукой в ее сторону и сказала, что добиться элегантности от этой девочки в принципе невозможно, она рождена распустехой. Сама Евгения Александровна была в идеальном костюме из твида, без единой складки и вооружилась острыми каблучками, строго вонзавшимися в пыльную землю возле школы. Химическая завивка в стиле того времени победоносным шлемом окружала гордую голову. Женщина была подобна безупречному воину перед боем. Алексей Леонидович понуро плелся за непререкаемым авторитетом своей супруги. Ее черная уверенная тень разрезала асфальт, молнией взрывая выбоины тротуара. Смирнов тайно вздыхал, проклиная нарушенный привычный  ритм выходного дня. Дети оглушали его своей стремительностью и суетой. Он проклинал все на свете, втайне рассчитывая на то, что линейка в первом классе будет недолгой, и он вскоре сможет опять вернуться в привычное мягкое кресло. Роль отца всегда напрягала его. Он злился на жену за то, что она заставила его заниматься такой неприятной родительской обязанностью. Но высказать свою скрытую ярость не смел и дробно семенил с фотоаппаратом, не забывая делать дежурные снимки своего чада.

Лиля не ждала чудес после событий детского сада. Где-то глубоко внутри пробивалась глухая досада на несправедливость ориентиров, предложенных взрослыми. Стеснение сжимало грудь, неясность будущего томила своим вынужденным ожиданием. Назвав Лилю невротиком, Евгения Александровна, вероятно, оказалась недалека от истины. Лиля была не способна выносить неопределенность. Это состояние душило и мучило ее, оно царапало неизвестностью, когтисто садня глубоко внутри. Лиля не знала, куда идет. Но она не испытывала иллюзий, так как опыт недоверия к учреждениям образования уже отравил прошлый отрезок ее жизни. Но неожиданно путь к неизвестной тюрьме привел к совсем противоположному результату. Наступала эпоха прозрений. Прозрений, рожденных знаниями.

После неудобства линейки, где дети путались в непривычной обстановке в тесноте тел, суетности движений и неуклюжих попытках соответствовать установленным правилам, помещение класса вселяло чувство уверенности и немного усыпляло отсутствием визуального шума. Сдержанность и аскетизм, присущий кабинету для обучения, призывали к собранности и усмиряли буйство эмоций, писков и вскриков. Гвалт перешел в шепот, заполнивший все вокруг. Дети нервно смелись, шикали друг на друга, вздрагивали в предчувствии неизвестности.

Вошла учительница, уже немолодая женщина средних лет. Дети пытливым взглядом вонзили в нее свое острое любопытство и, не найдя интереса в новом объекте, снова рассыпались в шорохах и усмешках.

Марья Ивановна никогда не вызывала интереса своей внешностью. Лицо ее было уставшим, оно немного осунулось и потускнело; глаза были безмятежными и полными тепла, они лучились соучастием, и это всегда придавало смелости даже самым робким ее ученикам. Трикотажная дешевая кофта обтягивала ее немного сутулые плечи, юбка выглядела  мятой и грустной, волосы были собраны в нелепый хвост. Мать Лили презрительно скривилась при виде первого педагога своей дочери, но сама девочка не обратила ни малейшего внимания на недостатки внешности Марии Ивановны. Вовсе не это поразило ребенка.  Первые слова учительницы вдруг открыли  для нее новый смысл ее маленькой жизни, взорвали мозг озарением и обозначили четкую цель в будущем.