За пределами ведомых нам полей

Но при этом роман не перестает быть записной книжкой, коллекцией скучных стихов и неоконченных сказок («Однажды Совпадение гуляло вместе со Случаем, и им повстречалось Объяснение… – Тут Профессор умолк на полуслове»). В лучшем случае – собрание новых на то время научных идей. Идеи и в самом деле блестящие: поезд, движимый силой гравитации (постоянно под уклон); антигравитационная вата; поведение людей и предметов в свободно падающем доме; односторонний кошелек Фортуната (проективная плоскость), который вмещает в себя весь мир; планета столь маленькая, что отступающая армия оказывается в тылу врага; часы, движение стрелок которых запускает время назад или вперед. Тут Кэрролл был первым или одним из первых, но для нас-то всё это не ново. Писатель перенес акценты с логики и лингвистики на физику и метафизику – и его мир лишился фундамента. Сами по себе рассуждения о свободе воли или о смысле существования человечества через миллион лет – не то чтобы оригинальны, но интересны; беда в том. что они существуют сами по себе, равно как и все прочие рассуждения: никуда не ведут, ничего не характеризуют.

Прежние книги Кэрролла были яркими видениями, каждая деталь которых была подчинена единому Целому, возникавшему вопреки хаосу. «Сильвия и Бруно» – попытка целостного описания мира (вполне фэнтезийная задача, кстати), но в результате целостность текста исчезает.

Важно понять, что неудача Кэрролла – результат закономерного развития целого направления детской литературы, а именно – литературы дидактической. Сказочники уже научились не только поучать, но и развлекать. Эдвард Лир и Льюис Кэрролл доказали, что без поучений можно вообще обойтись; но инерция была слишком сильна.

И, тем не менее, этот опыт оказался очень важен. «Сильвия и Бруно» даже в большей мере, чем «Алиса» и «Снарк», доказали, что в «волшебной повести» возможно чисто интеллектуальное содержание, что история об эльфах не сводится к «очарованию» героев и читателя.

Но в этом Кэрролл первопроходцем не был.

Через год после памятной лодочной прогулки, когда мистер Доджсон импровизировал сказку о приключениях Алисы под землей; за два года до выхода «Страны Чудес» – другими словами, в 1863 году, – был опубликован роман Чарльза Кингсли «Водяные дети (Волшебная сказка для земных детей)». На русский язык он был переведен еще в XIX веке и переиздан в конце ХХ-го – но известен у нас еще хуже, чем «Сильвия и Бруно».[46] А между тем, именно книга Кингсли послужила в то время таким же «тараном» для детской литературы, как сто лет спустя «Властелин Колец» – для литературы фэнтези. Только на волне успеха «Водяных детей» (и под давлением Джорджа Макдональда) издательство «Макмиллан» решилось напечатать «Алису». И, что не менее важно, современные исследователи называют именно роман Кингсли первой английской «волшебной повестью», в которой мораль подчинена развлечению.

Чарльз Кингсли был чрезвычайно интересной фигурой в английской жизни позапрошлого века. Священник и проповедник (капеллан королевы Виктории!), историк и писатель, чартист (борец за права рабочих) и дарвинист. Непоколебимый христианский моралист, убежденный в том, что африканские и австралийские туземцы находятся на более низкой эволюционной ступени, чем белые люди, а значит, физически неспособны понять Евангелие…

«Отыщи всему начало, и ты многое поймешь», – говорил Козьма Прутков. Книга Кингсли – это если и не самое начало национальной сказочной традиции, то, во всяком случае, один из основополагающих текстов. В ней еще нет той уютной атмосферы, которая кажется неотъемлемой частью «английскости» (и которую в сказки привнесет Диккенс). Но даже поучения и лекции пронизывает игровой дух, без которого нет правильной английской сказки. А вот когда разберешься, что именно проповедует Кингсли… Но по порядку.

Главный герой, мальчик-трубочист Том, – типичный «маленький оборвыш», страдающий под игом злого хозяина (только не сохранивший невинность Оливера Твиста). «Он не умел ни читать, ни писать и нисколько об этом не тужил. Он никогда не умывался, потому что у них в квартире не было воды. Никто не учил его молиться. Никогда не слыхал он ничего ни о Боге, ни о Христе…» – так что, увидев в комнате доброй девочки Элли картину, изображающую распятие Христа, Том подумал: «Бедолага. А такой на вид добрый и мирный. Наверное, это какой-нибудь ее родич. Дикари убили его где-нибудь в заграницах, а она картинку повесила на память».