За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Царское законодательство уполномочило администраторов аннулировать подобные приговоры. Сенатор граф Константин Константинович Пален, возглавлявший расследование, сделал вывод, что «[П]одобных нарушителей шариата и адата русская государственная власть, конечно, не может почитать преступниками». Пален утверждал, что каждый раз, когда власти на основе статьи отменяли приговор или решение такого суда, судьи видели, что «они являются не обособленными и всемогущими блюстителями мусульманскаго права и религии, а представителями единой Русской Верховной власти и исполнителями общего для всей России закона». Но по итогам расследования Пален признал, что ни действующее законодательство, ни местная административная практика не давали ясных указаний, как реагировать на приговоры, в которых отдельные действия трактовались по местным законам как преступления, хотя царское законодательство не считало их таковыми. Хотя некоторые уездные суды аннулировали подобные постановления, другие отказывались пересматривать их. Между 1905 и 1907 гг. обвинители повторно рассмотрели шестьдесят одно такое дело на апелляционной основе и отменили приговоры по пятидесяти семи из них. Пален в своем рапорте опротестовал три из пяти постановлений различных уездных судов: трехмесячное тюремное заключение «за употребление пива», четырехмесячный срок «за дурное поведение» и еще четыре месяца «за нетрезвое поведение, в пример и поучение другим». Обвинитель Самаркандского уездного суда аннулировал пятнадцатидневное тюремное заключение, назначенное мусульманину-мяснику, который продал другим мусульманам ягненка, приготовленного евреями. Но в 1908 г. другой обвинитель одобрил постановление казия из города Аулиеата в Сырдарьинской области, отправившего в тюрьму двух мясников за продажу мусульманам такого мяса[428].

* * *

Из истории исламских судов в этом регионе видно, каким образом мусульмане иногда использовали царскую полицию и тюрьмы в своих целях, чтобы усилить влияние определенных представлений о шариате, но надо сказать, что и режим адаптировал исламское право к своим потребностям. Поддержка шариата как пример терпимости России к ее мусульманским соседям явно обеспечивала не только общественный порядок. Как ни парадоксально, она также давала государству в руки инструменты для присвоения крупных земельных участков в казну Романовых и для поселенческой колонизации.

Подобно другим колониальным державам, царский режим столкнулся с таким препятствием для апроприации земли государством, как исламский правовой институт религиозного благотворительного фонда (вакф). К моменту завоевания вакфы, приданные мавзолеям, мечетям, медресе и другим учреждениям, контролировали огромные участки сельскохозяйственной земли. Во многих местах фонды управляли доступом общин к воде[429]. Медресе получали значительный ежегодный доход от сотен лавок, караван-сараев, мельниц, базарных ларьков, фруктовых садов, огородов и полей в сельских поселениях. Ташкентское медресе Ходжа Ахрар распоряжалось караван-сараем, пятьюдесятью двумя лавками, тремястами амбарами и другим имуществом, дававшим школе совокупный годовой доход в размере более шестисот рублей. В одном Ферганском уезде площадь вакфных земель превышала сто квадратных километров[430]. Эти фонды, учрежденные для благочестивых целей согласно исламским правовым принципам, спонсировали мечети, медресе, школы и столовые для бедняков, а также платили милостыню нищенствующим мистикам вроде тех, что изображены на ил. 7. В то же время вакфы давали доход потомкам своих основателей, включая представителей суфийских династий. Во многих местах семьи ходжей, претендовавших на происхождение от святых, сохраняли контроль над огромными земельными фондами – и зависимыми людьми, жившими на этих землях, – на протяжении более трехсот лет. Потомки мистика Ходжи Ахрара в начале ХХ века еще контролировали большую часть вакфов, основанных им в конце XV в.[431]

Сразу после завоевания российские администраторы плохо представляли себе социальную и религиозную опору вакфов. Опасаясь оппозиции со стороны «фанатичных» классов, которые пострадали бы от конфискации, они обещали уважать неприкосновенность вакфов, но в то же время отбирали имущество у политических противников. В Фергане русские присвоили собственность, ранее принадлежавшую лицам вроде последнего хана Абдулбека, бежавшего в Афганистан. Но они оставили в неприкосновенности фонды, основанные Абдулбеком для мавзолеев и медресе в Оше, и его сыновья продолжали управлять этим имуществом[432]. Споры об управлении такими фондами – а также школами и мечетями, которые содержались на их средства, – давали местным администраторам поводы для вмешательства.