За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Авторитетные исламские фигуры обнаружили, что они прокладывают связь между имперскими властями и общественным мнением – в ханскую эпоху они не сталкивались с этой дилеммой в таком масштабе. В 1879 г. жители Андижана жаловались на несправедливые приговоры исламских судей. Царские власти провели расследование и выявили неоднозначное отношение к этим казиям. Не все жители жаловались, но некоторые ссылались на случаи несправедливых решений. В ноябре 1882 г. Масадык Аманбаев подал губернатору жалобу на казия Юсуфа Али Ходжу, который, по его утверждению, дважды ударил его плетью во время судебного разбирательства. Семь свидетелей подтвердили обвинения Аманбаева. Юсуф Али возразил, что Аманбаев вмешался не в свое дело и оскорбил его, назвав «сумасшедшим». Судья признал, что выгнал истца из зала суда, но отрицал, что бил его плетью. Позже стороны, видимо, примирились, но царские власти продолжали заниматься этим делом, потому что судья выдвинул обвинение в «оскорблении» при «исполнении служебных обязанностей», что было уголовным преступлением. Судьи в Кокандском уезде сталкивались с аналогичными затруднениями; за десять лет власти уволили одиннадцать казиев из тридцати трех, а семнадцать из них подвергли судебному преследованию[424].

Жалобы мирян не всегда имели успех. В 1881 г. знатные люди города Ультармы подали кокандскому уездному начальнику просьбу сместить их казия, Муллу Хусейна Магомета Рахимбаева, которого обвинили в «безнравственном поведении (педерастии)». Уездный начальник Батырев нашел обвинения «недостаточными», потому что все обвинители опирались на свидетельство одного местного жителя, которого невозможно было найти. Батырев рапортовал, что считает аргументы в защиту Рахимбаева более убедительными, поскольку слышал, что его обвинители регулярно пользуются своим статусом выборщиков городских чиновников и судей для личного обогащения, продавая свои голоса перспективным кандидатам. Несмотря на скептицизм, Батырев иногда находил обвинения других старейшин убедительными. В 1882 г. он сместил судью после жалобы старейшин на то, как он вел по меньшей мере одно дело о наследовании[425].

Но, как и мусульманские авторитеты в других частях империи, туркестанские улемы зачастую ощущали усиление своего влияния благодаря поддержке государства, чья полицейская власть была намного сильнее, чем у прежних государств региона. Исламские суды получили особенно много новых полномочий. Правительство ликвидировало некоторые должности и запретило этим судам приговаривать к телесным наказаниям и смертной казни; оно поставило судей в зависимость от народных выборов, назначило трехлетний срок полномочий и тщательно проверяло судей и их приговоры. В то же время положение 1886 г. об управлении территорией предоставило этим судьям новые инструменты влияния. Новый режим порвал с гибкой доколониальной практикой, когда тяжущиеся могли сами выбирать, какому судье подать иск, и придал их юрисдикциям территориальный характер. Теперь тяжущиеся должны были обращаться к судье своего городского квартала. Далее, эти судьи получали расширенные дискреционные полномочия, включая право налагать на тяжущихся штраф в размере до трехсот рублей за различные правонарушения и, что самое важное, приговаривать мусульман, которые нарушали шариат, к тюремным срокам до восемнадцати месяцев. Тяжущиеся сохраняли право апелляции как к собранию судей, так и к царским властям. Но множество наказаний – включая штрафы до тридцати рублей и тюремные сроки до семи дней – не подлежали обжалованию. Царский режим привнес в исламскую судебную систему Туркестана не только новые наказания, но и полицейскую власть, способную осуществлять такие приговоры и принуждать тяжущихся, в том числе евреев, обращаться к казиям[426].

Царские чиновники плохо разбирались в работе этих судов; только расследование начала ХХ в. показало, до какой степени мусульманские судьи адаптировали возможности режима к своим собственным целям. Следователи испытали шок, когда обнаружили, что суды преследуют людей за религиозные правонарушения. Один судья в Ташкенте приговорил к четырехмесячному заключению двух мужчин и женщину за «занятие противошариатными делами»: они пили пиво и играли на струнном инструменте (дутаре) в доме одного из них. Другой ташкентский казий, согласно рапорту, приговорил карточных игроков к месяцу тюрьмы, а казий из города Маргелана в Ферганской долине посадил в тюрьму на три месяца двух сартских женщин за то, что они «проводили время в обществе посторонних мужчин», и оштрафовал одного мусульманина за общение с игроками и пьяницами. Сартские женщины, как оказалось, получали тюремные сроки «иногда, на несколько месяцев» за ношение русской одежды и появление на улице с незакрытым лицом[427].