За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Эта борьба оказалась особенно непримиримой, потому что сплеталась с семейной политикой: схватки за контроль над фондами вовлекали в себя враждующие родовые кланы, фракции улемов и учеников медресе. В 1868 г. братья Беклербеки, два сына основателя одного из фондов, написали письмо ташкентскому коменданту Россицкому, в котором жаловались на «деспотизм», воцарившийся в большом медресе и нескольких мечетях, основанных их отцом. Они обвиняли в этом беззаконии преподавателя Шарафутдина Маззума. По их словам, он не мог исполнять свои обязанности из‐за пристрастия к опиуму. Братья также утверждали, что тот вмешивается в дела управляющего вакфом и использует его средства для собственной выгоды, тогда как здания ветшают, а ученики страдают от ненадлежащего обучения. Братья просили коменданта разоблачить «вероломство» преподавателя-опиомана и сместить его с должности, чтобы они могли назначить другого[433].

Восемнадцать учеников Маззума подали опровержение этих обвинений. Они выражали удовлетворение своим преподавателем и добавляли: он «день и ночь заботится о нашем обучении». Они утверждали, что жалобы братьев на него есть не что иное, как «ложь и клевета». Комендант передал это дело старейшинам, и, согласно рапорту, оно окончилось примирением[434].

Другой казус в Коканде демонстрирует решающую роль, которую брали на себя царские власти в спорах о контроле над религиозными общинами и их ресурсами. В 1881 г. Батырев обнаружил нарушения при выборах на пост управляющего вакфом медресе Чальпак. На утверждение к нему явился Халькджан Касымбаев, заявивший, что его поддерживают преподаватели медресе. Батырев утвердил назначение, но после узнал, что заявление Касымбаева было ложью, и сместил его с должности.

Вслед за тем расследование установило, что мошенническую схему разработал второй управляющий, связанный с медресе, – Мулла Ахмет. Он организовал «выборы» Касымбаева, потребовав за это плату наличными. Согласно Батыреву, Касымбаев после вступления в должность совершенно забыл о сделке, и Мулла Ахмет повел кампанию за его смещение. Батырев счел Касымбаева главным инициатором этой «интриги», приговорил к десятидневному аресту и попросил начальников Касымбаева наказать его дополнительно. Во множестве эпизодов такого рода чиновники вмешивались в управление собственностью вакфов, назначая и смещая их управляющих[435].

Посредничая в конфликтах вокруг этих фондов, царские власти уделяли все больше внимания документам, где намерения основателей устанавливались и обосновывались исламскими правовыми конвенциями. Как и с другими институтами, режим стремился сохранять преемственность с прежними практиками. Освобождение от налогов стало важнейшим «правом», которое управляющие вакфами рассчитывали обеспечить себе под властью России. Для проверки этих заявлений государство провело опись уставов и других документов фондов; целью было доказательство их аутентичности и определение статуса при доколониальных правителях. Но эта опись оказалась превыше возможностей чиновников. Им не хватало необходимых лингвистических и технических знаний, некоторые учреждения не смогли представить уставы, многие документы никогда не подвергались должной проверке, и сохранялись региональные административные особенности.

Все же генерал-губернаторам удалось внести в этот проект интеллектуальную целостность. Опираясь на востоковедческую интерпретацию шариата как систему зафиксированных текстов, разработанную Казем-Беком и другими учеными в Казани и Петербурге, администраторы читали документы фондов с намерением оценить их соответствие строгой букве исламского законодательства о вакфах[436]. Царские чиновники, начиная с Кауфмана, видели в центральноазиатских вакфах извращение исламских правовых принципов алчными элитами, прячущимися под прикрытием религии. Как и в других европейских державах, царские власти прибегали к якобы более «аутентичному» прочтению исламского права для делегитимизации современного им состояния мусульманских фондов как отступивших от принципов, основанных на текстах[437]. В России чиновники иногда заявляли, что исправляют нарушения шариата, когда конфисковывали «незаконные» вакфы. Такая позиция, подобно антиклерикальному ориентализму Казем-Бека, позволяла режиму рядиться в популистские одежды. Отвергая притязания на вакфы, царская власть демонстрировала преданность «ортодоксальному» исламскому праву и в то же время делала эти спорные ресурсы доступными для казны и «освобождала» работавших на них зависимых людей.