За решеткой

Я снял наручники со своего пояса.

— Повернись и встань спиной к двери. Просунь руки в окошко.

Бишоп еще на долю секунды удерживал мой взгляд, затем подчинился. Как только его руки показались в окошке, я быстро застегнул наручники на его запястьях, но все равно заметил жар, исходивший от его кожи, и просто размер его пальцев и ладоней. Такие руки легко пересилят мужчину вроде меня, если я не буду осторожен, а пальцы достаточно длинны, чтобы обхватить хрупкую шею и без труда отнять жизнь.

Может, это уже случалось?

Я сглотнул ком в горле, когда Бишоп отошел обратно к центру камеры со скованными за спиной руками.

Худшее, что мог сделать тюремный надзиратель — это расслабиться или позволить воображению взять верх. Такого никогда не случалось прежде, и я оказался потрясен до такой степени, что едва ли мог это скрывать.

— Давай отпирай дверь, чтобы мы могли его выпустить, — сказал Хавьер.

Я выполнил все те шаги, что делали Хавьер и Мэйсон.

Бишоп вышел из камеры, пятясь, и мы прижали его лицом к стене. Он без проблем приподнял одну ногу, затем вторую, чтобы я надел ножные оковы.

Я взял его под правую руку, Хавьер под левую, и мы молча пошли к душевым. Всю дорогу я говорил себе не пугаться размером Бишопа. Я напоминал себе, что мы контролируем ситуацию, и преимущество на нашей стороне. Каждый шаг процедуры внедрен для нашей безопасности.

Ничего не случится. Но даже если случится, я обучен и подготовлен.

Всю дорогу я остро осознавал его вес и жар, исходивший от его тела, привносивший ко мне его уникальный запах. Все это время мое сердце бешено стучало.

Ничего не случилось.

Мы без проблем завели Бишопа в душевую кабинку, и как только люк снова оказался заперт, я встал и уставился на огромную стальную дверь в душевую кабинку. Я услышал, как внутри полилась вода, и увидел, как Бишоп снимает комбинезон. Я отошел, но как будто не мог заставить себя последовать за Хавьером, который уже ушел на несколько шагов вперед.

— Что такое, Миллер?

Я отбросил нервирующие ощущения и отвернулся от душевой. Нагнав Хавьера, я помедлил и обернулся.

— Что он сделал? За что его посадили сюда?

По большей части надзиратели не утруждали себя знаниями о том, за что этих мужчин посадили за решетку. Нам не вручали досье о преступлениях этих мужчин, потому что это не имело значения. Мы не присяжные и не судьи. Нам надо было знать одно — что они опасны, и надо быть осторожными.

Хавьер вскинул бровь и проследил за моим взглядом.

— Без понятия, если честно. Я не утруждался копать под него. Некоторые парни делятся своими историями, если спросишь, но не Бишоп. Он редко с кем-то говорит. В основном только с его бабушкой, когда она его навещает.

Я тоже раньше никогда не интересовался преступлениями своих подопечных. Мне никогда не было любопытно, и я всегда верил, что меньше знаешь, крепче спишь. Правда вызывала кошмары. Если у кого-то возникал интерес, то выяснить причину их ареста было довольно просто. Часто заключенные любили рассказывать свои истории вместе с тем, как их ошибочно осудили.

Они всегда были невиновными.

Если их послушать, то можно заподозрить, что наша система правосудия совершенно сломана с таким-то количеством ошибок.

— Все хорошо? — Хавьер уловил мою встревоженность.

Я расправил плечи и выпрямился, изо всех сил стараясь сбросить странные ощущения, вызванные присутствием Бишопа.

— Ага. Я в норме. Просто он... производит странное впечатление, понимаешь? Я не знаю, как это описать.

Хавьер усмехнулся и хлопнул меня по плечу.

— Таков этот Бишоп. Его молчание действует на нервы. Это в какой-то момент случалось со всеми нами. Думаю, ему нравится заставлять всех нервничать. Ты привыкнешь. Говорю тебе, этот мужчина никогда не озвучивал угроз и не пытался нападать на надзирателей за все то время, что он здесь провел. Неприятности у него бывают только тогда, когда он отказывается подчиняться с вещами вроде рисунков на стенах или не уходит из комнаты посещений после визита его бабушки, и то такое случалось всего раз.

Я переварил это и попытался увязать с образом мужчины, которого я проводил в душевые.

— Давно он здесь сидит?

Хавьер присвистнул и покачал головой.

— Не знаю. Могу сказать, что больше десяти лет, поскольку он был здесь дольше, чем я, но я не знаю, насколько именно дольше.

Больше десяти лет — это само по себе целая жизнь. Мне хотелось задать вопросы вроде «Сколько ему лет?», «Как он ведет себя с бабушкой?», «Кто-нибудь еще навещает его?», «Он на всех так смотрит своими темными глазами, или только на новеньких, или только на меня одного?».

Но я знал, что не стоит лезть. Бишоп — всего лишь еще один заключенный. Он Б21. Чем больше я знаю, чем хуже мне будет. Лучше не будить спящую собаку и не беспокоиться из-за мужчины, чья манера держаться выбила меня из колеи впервые за всю мою карьеру. А в Ай-Максе я видел весьма жутких и откровенно ужасающих индивидов.

Я списал это на нервозность из-за первого дня на новом месте и последовал за Хавьером.