За родом род

— Буду рожать, — потупилась Вера и отвернулась к окну, забирая рассеянным взглядом белую крышу дома-курилки, цистерну на козлах, поленницу, и бредущие в тихих сугробах старые елки, из прогала которых вдруг с перевальцей выполз опутанный инеем лесовоз. Схватив со стола деревянный, с крючком и черными цифрами, метр, Вера метнулась к порогу. Бежала к машине с хлыстами, не зная того, что Настасья глядит ей вдогонку. Глядит глазами усталой старухи и, теша себя красивым обманом, видит в ней ласковую невестку, которая скоро подарит ей долгожданного внука.

ПОВОРОТ

Никуда бы сегодня Борису не ехать. Лежать бы под стеганым одеялом в дремотно-расслабленном отупении и ждать, когда рассосется в нем ватная тяжесть. А может, и вправду сослаться на боль в голове? Беда не велика, если он не сегодня, а завтра сгоняет свой ЗИЛ за товаром. В крайнем случае пусть за ним отправляется кто-то другой. Шоферов в лесопункте хватает.

Нет. Борис потихоньку мрачнеет. От мысли, что на весь день останется дома с беременной Верой, его начинает бросать в нехороший румянец. Жену его словно кто специально обезобразил. С большим животом, желтой кожей лица и плаксивыми скобками над губами, стала она ему в тягость. Кажется, он ее разлюбил. Не за то, что она подурнела перед родами. А за то, что семейная жизнь потекла у них, как хотела того она, а не он. Все дело в зачавшемся человеке. Она не чаяла в нем души. Он же угадывал в нем обузу.

Стать отцом в неполные двадцать пять лет? Борис был к этому не готов. И вообще в последнее время, питая к жене неприязнь, он жалел, что так рано запрягся в семейную лямку. Особенно остро он ощущал свою запряженность, когда ловил на себе откровенные взгляды пригожих девчат, с кем встречался в городе и в дороге. Взгляды эти многое обещали.

Хуже нет раздражающих душу коротеньких дум. От них ни сна тебе, ни покоя. Целую ночь собирался Борис заснуть. И не мог. Оттого и встал изнуренный и злой, с глазами, которые даже в хорошем видели только дурное.

Позавтракав, он торопливо оделся. Ступая к порогу, услышал голос жены. Вера просила его заглянуть в магазин и купить там материи для пеленок. Он ничего не ответил, только кивнул и, сунув в рот сигарету, не зажигая ее, пошел к гаражу.

Уже в кабине, грея мотор, он испуганно шевельнулся и покосился направо, словно с ним рядом кто-то тихонько сидел. Он перебрал в губах сигарету и вывел машину из гаража.

Что-то случится! Это Борис осознал минут через десять, после того как выехал за ворота, свернул на блестевшую полосками серого льда дорогу и сразу же взял предельную скорость, тускло взглянув на махавшего шапкой высокого мужика, которому тоже, видать, было надобно в город.

«Чего это я как с цепи сорвался?» — подумал Борис, ощущая губами мундштук неприкуренной сигареты, и скинул скорость. Чиркнув спичкой по коробку, макнул сигаретой в огонь, глубоко затянулся и громко сказал, обращаясь к себе, как к глухому:

— Не суетись!

Успокоение не приходило. Он опустил боковое стекло, выплюнул горькую сигарету и снова нашарил рычаг скоростей.

Все тридцать пять километров до города ехал намеренно тихо, как новичок, даже позволив себя обогнать колхозной машине, в кабине которой приметил того, махавшего шапкой ему мужика, признав в нем Федотова Мишу. Смутился Борис. «Во я даю. Ну-ко знакомца не посадил. Лукавый, видно, меня попутал. Этого Миша мне не забудет. Да ладно. Что вышло, то вышло. Не родственник, слава богу. Пусть духарится, коли охота…»

Вскоре Борис въехал в город. Тут надо было ему поспешать. Он так и сделал. Все время ушло на загрузку кузова водкой, консервами и крупой, оформление документов, столовку, где надо поесть на дорогу, и клокотавший народом универмаг, в котором Борис, неизвестно кого стесняясь, купил десять метров фланелевой ткани.

Здесь, в толчее горожан, он и встретился с Мишей, державшим под мышкой коробку с покупкой. Был Федотов в осеннем пальто, надетом на вязаный свитер, в серой, из кролика, шапке и в зимних ботинках.

— Домой? — спросил Миша грозно, уничтожая Бориса глазами.

— Ну-у.

Ломая в усмешечке губы, Федотов напомнил с предостерегом:

— Я ведь с тобой с одного поселка.

Намек был понятен.

— Да знаю.

— А даве чего не узнал?

— Торопился, — Борис, чтобы Миша не видел, как он покраснел, повернулся к стеклянным дверям, и открыв их, двинулся спорым шагом к машине. Федотов шел за ним и ворчал:

— Знатко носишь себя, паленая кура…

Поначалу ехали молча, словно стояла меж ними невидимая стена, мешавшая им вести дорожные разговоры. Однако минут через десять, за городскими домами, среди ольхового перелога взглянули искоса друг на друга и молча пересмехнулись, как примирившиеся враги. А километров за пять до поселка нашли и слова, которые им поправили настроение.

— Во-о! — Федотов встряхнул на коленях свою коробку. — Туфли купил. Евстолье. Завтре ей сорок лет! Взял нарочно отгул. Пейсят четыре рублишка! Не сплоховал?

— Дороговато, — ответил Борис.

— А ты, я гляжу, — Миша кивнул на белевшую между спинкой сиденья и поясницей шофера бумажную упаковку, — тоже не растерялся.

— Ну-у, — согласился Борис.