За рубежом и на Москве

— Отправлен, государь.

— А что с ними отправили?

— А вот это в этой сказке сказано, — сказал дьяк, вынимая из короба бумагу, которую развернул и стал читать: — «А отправлено с ним: сахар розмариновый, масло купоросное, бальзам натуралист, пластырь стиптикум, мазь диалта, масло анисовое, опиум етабаихом, пластырь диакалма, терпентин…»

— А как с патриархом дело? — прервал его Матвеев. — Чего он просил у нас?

— А просил святейший патриарх для мироварения десяти фунтов янтарю доброго. И тот янтарь отпущен.

— А из приказа Большого дворца ничего не было?

— Требовали из того приказа разных специй для водок: корицы, анису и патоки. А для государева мыльного состава потребны снадобья разные, и ещё для курений благовонных, и ещё для белил на царицыну половину. Да вот, государь, аптекаря новой аптеки жалуются, что у них-де все травы выходят.

— Ну а что же ваши приказные помясы делают?

— Да есть у нас трое: Федька Устинов, Митька Елисеев да Фомка Тимофеев — приказные помясы. Да тои помясы плохо дела делают: государеву делу не радеют, пьют да гуляют, а трав и кореньев привозят помалу.

— Ну, так прогони их и пошли снова иных трёх человек помясов добрых в поле для трав и кореньев, — распорядился Матвеев. — А из Сибири тоже ничего нет?

— Посылал я снова указ верхоторскому воеводе, чтобы велел он в сёлах и деревнях уезда знающим людям разыскивать для лекарственных составов и водок травы и иные вещи и чтобы те травы были запечатаны и опись им сделана, что к какому лекарству годно, и тако доставить в Москву. А вот от якутского воеводы травы при описи поступили.

— А ну-ка чти.

— Наказано было якутскому воеводе всяких людей спрашивать, кто знает лекарственных водяных трав, которые бы пригодились к болезням в лекарства человекам. И нашёл такого человека воевода — служилого человека Сеньку Епишева. И дал ему воевода особую наказную память. И ходил тот Сенька Епишев два года. В первый год Сенька ничего не собрал, так как в те поры лекарственные травы не родились; около Якутска травы те родятся не во все годы: много лекарственных трав, и притом таких, каких нет близ Якутска, родятся по реке Лене и у моря, а это далеко от Якутска. По второй год Епишев Сенька собрал немного трав, и воевода те травы прислал. А по описи гласит то. — И, развернув опись, дьяк стал читать: — «Трава, имя ей — колун, цвет на ней бел, горьковата, растёт при водах. А одна эта трава будет у мужеска пола или у женска нутряная застойная болезнь, перелом, моча нейдёт или, бывает, томление женскому полу не в меру младенцем; и тое траву давать в окунёвой тёплой ухе или ином в чём и сухую есть давать. Орешки, имя им — грушицы земляные; а годны, будет сердце болеть от какой от порчи или и собою болит и тоскует; и те орешки есть сырые или топить в горячем вине или в добром уксусе. Корень, имя ему — марин, и годен он будет на ком трясовица; и тот корень навязывать на ворот и держать часть, измяв, для обоняния в носу…»

— Ну, добро, — сказал Матвеев. — Раздели те травы и коренья поровну и отошли в аптеки — старую и новую.

— А вот ещё, государь, подлое дело объявилось, — сказал, продолжая докладывать, дьяк. — Лекарь Мишка Тулейшиков в пьяном виде отвесил лекарю Андрешке Харитонову вместо раковых глаз сулемы золотник, а тот дал её принять в рейнском вине подьячему Юрию Прокофьеву, и тот подьячий умер. Как тут прикажешь делать?

— Нарядить над ним суд из дохтуров, и лекарей, и аптекарей[40]. А я государю доложу.

— А ещё есть извет доктора Андрея Келлермана на толмача Никиту Вицента, — продолжал докладывать дьяк. — По указу великого государя велено ему, дохтуру, лечить голов московских стрельцов — Семенова, приказу Грибоедова, а Иванова, приказу Лутохина — больных стрельцов, а для толмачества велено с ним, дохтуром Андреем, ездить толмачу Миките Виценту; и он, дохтур, тем больным стрельцам написал роспись, чтобы в новой аптеке лекарства сделали. И те-де лекарства давно готовы, а толмач-де Микита к нему, дохтуру, не ездит больше недели. А тем больным стрельцам ему, дохтуру, лекарств без толмачества давать не мочно.

— Призвать сюда этого Микиту, — распорядился Матвеев.

По знаку дьяка один из подьячих вышел из избы, и через несколько секунд вошёл низенький человек в суконной однорядке, с длинными усами, толмач Никита Вицент.

— Ты это что же, друг любезный? — сердито взглядывая на него, произнёс боярин. — До изветов от дохтуров на себя допрыгался? Крестное целование позабыл? Что ты при поступлении на службу обещал? Ну-ка, говори!

Вицент откашлялся и скороговоркой начал: