За Русское Дело на сербских фронтах

Вспоминая сейчас в подробностях и деталях события суточной давности, с удивлением отмечаю: перенёс всё это очень спокойно. Будто давно был обо всём предупреждён и проинструктирован, соответственно вооружён, соответственно подготовился и т. д. При всём при этом – ни грамма героизма, скорее, тупой автоматизм и какая-то очень глубокая уверенность в том, что всё кончится благополучно, как бы плохо не начиналось. Мистика? Или ощущение особого свойства сербской земли, с которой лично у меня уже столько связано? Если последний фактор, как говорится, «имеет место быть», тогда, хотя бы отчасти, понятно поведение моего спутника. Едва за нами лязгнула дверь камеры, с ним началась форменная, совсем не мужская истерика. Его колотило, он рыдал, он кричал, размазывая грязные слёзы по небритым щекам. К уже хорошо мне знакомым причитаниям типа «зачем я с тобой поехал…», «сдалась мне эта Югославия…» прибавилась свежая тема:

– Со мной аппаратуры казённой на пятнадцать тысяч долларов… Кто мне это вернёт… Что я скажу Борису Матвеевичу (Борис Матвеевич Кауфман на тот момент – заместитель главного редактора «Независимой газеты», заведующий отделом фотоиллюстраций. – Б.З.) …

Очень хотелось привести Артёма в чувство известным способом – хорошенько врезать ему. Велик был соблазн заехать ему в тот самый подбородок, по которому сейчас сбегали не по-мужски обильные грязные слёзы. В сё-таки удержался. Встряхнул, уже было поднятым для самосуда, кулаком. Заменил рукоприкладство на отрезвляющее замечание:

– Прежде чем с Борисом Матвеевичем объясняться, нам ещё в Москву вернуться надо… И тебе здесь стараться не меньше, чем мне, придётся…

Не уверен, постиг ли Артём смысл услышанного, но рыдания прекратились. Мы вместе начали изучать наше новое жизненное пространство. Ничего примечательного в этом пространстве не было. Камера как камера. Небольшое зарешеченное окно. Окно на высоте, ближе к потолку, заглянуть в него невозможно. Помост из толстых досок, на нём можно и сидеть, и лежать. В углу едва отделённое невысокой деревянной перегородкой «удобство», предназначенное для отправления естественных надобностей. Вряд ли «кутузки» при милицейских и полицейских отделениях в социалистических странах в эпоху расцвета народной демократии строили по единому проекту. Однако камеры в советских райотделах милиции, где доводилось бывать в пору бурной и не всегда законопослушной молодости, выглядели так же.

* * *

Не только «форма», но и «содержание», точнее «содержимое» югославской «кутузки» имело много общего с российскими аналогами. Нашими соседями по территории неволи оказались несколько непонятного возраста небритых и нетрезвых личностей, громадных объёмов всем улыбающийся золотозубый лохматый цыган и ещё кто-то, лежащий в углу с натянутой на голову курткой. Последний, судя по запаху, имел очень своеобразные представления о личных санитарных нормах (бомжи всех стран пахнут одинаково), но бессонницей не страдал, спал крепко, храпел с присвистом.

– Чего теперь будет? – тревожным шепотом, всё ещё всхлипывая, спросил Артём.

– Приедет судья, зачитает приговор, и нас… расстреляют! – я почему-то решил блеснуть уже совсем чёрным юмором.

– А моя аппаратура? – то ли не расслышав, то ли не переварив услышанное, продолжал шептать мой спутник.

– Аппаратура тебе уже не нужна будет… Совсем не нужна…

Сначала мне показалось, что я сильно перестарался с чёрным юмором, откровенно пожалел об этом, даже внутренне приготовился к отражению второй волны истерики своего теперь уже, похоже, подельника. Ошибся! Истерики не грянуло, не зазвучали даже привычные сетования на тему «и зачем я с тобой поехал…» Вместо этого Артём с любопытством продолжал разглядывать новые «декорации», даже пытался заговорить с кем-то из небритых и нетрезвых соседей. О совсем недавней и совсем немужской истерике напоминали только грязные разводы от уже высохших слёз на его лице. Возможно, освоился. Хотя, скорее, просто не понимал всей серьёзности ситуации.

* * *

Действительно, перенёс всё случившееся очень спокойно. Даже страха, похоже, не было. Где-то на донышке души была даже уверенность, что всё обойдётся, что всё сложится так, как надо. Тем не менее в голове настырно крутилось: «Что будет? Что будет? Что будет?» С очень разной интонацией. То очень вкрадчиво, почти интимно. То угрожающе грубо.

Действительно, что будет? Что может быть? На самом деле может быть всё что угодно. Могут и выпустить с какими-то дежурными казёнными извинениями. Могут и «загрузить» по полной программе. Без всяких скидок на Славянское братство, единые корни, общую Веру. Только не хватало в более чем зрелом возрасте вляпаться в уголовщину, да ещё за тридевять земель от Отечества. Неужели посадят? Неужели собственной шкурой придётся платить за эти самые неполученные Сербией комплексы С-300, тема которых, как оказалось, красной нитью проходит через всю эту командировку? Только причём здесь моя шкура, когда речь идёт о вопросе, что должен решаться на совсем другом, очень далёком, отсюда просто заоблачном, государственном уровне?