За синими реками, за дальними горами (СИ)

- Смелая вы, Забава-сан, - услышала я голос Тоши, и щёки мои против воли вспыхнули. – Я сразу почувствовал, что этот… Как его зовут?

- Полкан, - тихонечко подсказала я, а сама чувствую - сдавило горло что-то.

- Хитрый этот ваш Полкан, от такого только и жди обмана. Попросим сегодня о встрече с вашим царём, но в ваших словах у меня сомнения нет. Думаю, сегодня же вечером отбудем обратно.

Отняла я ладони от лица и вдруг выпалила:

- Возьмите меня с собой!

Только с языка слетело, как меня в жар бросило от такой дерзости необыкновенной. Гляжу, а Тоши уставился на меня как на зверюшку диковинную.

- О чём это вы?

Я тяжело вздохнула. Отступать было некуда, ведь слово не воробей. Придётся полностью ответ держать.

- Сживёт меня Полкан со свету за то, что все планы его выведала и вам открыла, - горько поведала я. - Да и давненько его мне в женихи прочат, всё одно - нет мне в папенькиных палатах жизни спокойной!

Говорю, а сама в пол гляжу. Очень интересным он мне показался. Страшно глаза поднять, страшно взглядами с гостем чужеземным встретиться.

Долго молчал Тоши, так долго, что мне показалось, будто вечность минула.

- Не всё так просто, Забава-сан, - наконец, молвил он. - Представляете, чем чревато ваше исчезновение из страны? Будь вы обычной девушкой, всё бы обошлось, а так… Вы же не хотите войны?

Надежда, вспыхнувшая ярким пламенем, угасла, как лучина под дождём. Внезапная догадка осенила меня, но я заранее поняла, что она будет бесполезной.

- У вас есть летучий корабль, - сказала я, а сама чувствую: катятся, катятся жгучие слёзы по щекам, - коли вы поведаете об этом моему батюшке, он возражать не станет, уж поверьте мне!

Глубоко вздохнул чужестранец, а потом заговорил со мной, как с дитём малым, неразумным:

- Вам будет лучше в родной стране, царевна-сан. Наша страна - она для вас покажется непривычной, дикой и страшной, и сами горько пожалеете, что бросили родной дом. Я не знаю ваших порядков и нравов, но уверен в том, о чём говорю.

***

Вернулась я в хоромы, захлопнула дверь и кинулась на перину пуховую да зарыдала так горько, что, казалось, сердце разорвётся. Желанная свобода поманила крылом и исчезла в небе, как голубка белая.

И что меня за язык тянуло? Зряшная это была надежда, а я круглой дурой была, осмелилась речи такие вести. Опять при чужеземце опозорилась.

Но и он хорош!

Вытерла я слёзы и сжала кулаки, вспоминая.

Довел меня Тоши до терема, а сам ни словечка по дороге не проронил и на меня не взглянул. Не тронули его, видать, ни слёзы мои, ни мольбы. Ну, чистый сухарь! Вот и пусть катится в свою страну, пусть ему все мои горести припомнятся!

“А ведь прав он, Забава”, - прошептал внутри голосок тихий, - “что бы ты в его стране делала? Языка не знаешь, понятия о нравах тамошних не имеешь, вороной чёрной среди журавлей окажешься!”

- А я нашла бы выход! - возразила я и кулаком по перине стукнула, - всем назло бы нашла! Особенно этому… сухарю бесчувственному!

И встал перед глазами Тоши, как был - в костюме своём иноземном да с глазами узкими, обжигающими посильнее огня печного.

Подпрыгнуло моё сердце, зашлось в бешеной пляске.

- Сухарь бесчувственный, - сдавленно повторила я, - басурманин бессердечный…

Пыталась я мысли эти подальше от себя прогнать, но тщетно: опять и опять возникал гость иноземный перед глазами, говорил мне что-то, да только слов и не разобрать было. Пронзило все тело жаром, а губу болью - не заметила я, как прокусила её, мечась по кровати.

- Что же это творится-то, а, Забавушка? - жалобно спросила я сама у себя и сама же себе ответила:

- Влюбилась ты, царевна. Как пить дать влюбилась на свою же голову непутёвую.

***

Лишь только стоит понять что-то, как на душе легчает, а с плеч камень тяжёлый срывается. Полежала я ещё немного на перине, подумала и решила из палат бежать. Неважно, куда, неважно, зачем, только бы подальше от папеньки, Полкана и любви глупой. Схоронюсь где-нибудь, исхитрюсь за ворота выбраться, и поминай меня как звали. Никогда обо мне больше никто не услышит, а Тоши наверняка и не вспомнит.

Или открыться ему?

Подумала об этом и похолодела не то от ужаса, не то от волнения.

Вот ещё! Кто я все-таки: царевна или девка чёрная, бегать за тем, кому и не нужна вовсе?

Горько было об этом думать, но ещё горше становилось от мыслей, что вот-вот гости чужеземные поговорят с папенькой и сорвутся с места, улетят за синие реки и дальние горы, вернутся к себе в страну и позабудут нашу как сон предрассветный.

Может, с папенькой потолковать? Вдруг он осерчал, узнав о проделках Полкашки, выгнал его, и не будет впредь донимать меня глупым сватаньем?

Мысль эта мне понравилась, и жизнь стала милее. Чуть приободрившись, я вскочила с кровати, подбежала к дверям и дёрнула их, чтобы к папеньке побежать.

Да только не пустили меня двери. Больно стукнулась ладонь о твёрдое дерево, а снаружи толкнулось что-то тяжёлое. Заперли меня, опустили засов с той стороны, а я и не заметила, пока в рыданиях пустых заходилась.

И я даже знаю, кем был этот кто-то!