За стеклом

Еще будучи совсем маленьким, лет пяти-шести, первый раз услышав этот рассказ, я изумился: Зачем он рвал деньги!? – в мои юные годы, во время перестройки и девяностых, никому в голову не могло прийти разорвать, пусть и самую незначительную, купюру.

Прабабушка (обычно, она рассказывала мне эту историю), отвечала что-то нетвердо. Что-то типа того, что он, таким образом, пытался привлечь внимание приезжающих девушек.

Что-то вроде: «Кто этот задумчивый меланхоличный барин? Да и, наверное, богатый, раз так сорит деньгами…».

С годами, история обрастала все большей деталями. Первая из них, – что на перроне дежурил специально обученный мальчик. Он собирал клочки разорванной купюры, склеивал их, относил в банк, менял. И, на выходе из здания вокзала, передавал моему «пра-пра» новую хрустящую купюру, прямо из кассы, за что получал свой «целковый».

Когда эту историю рассказывали мужчины, как правило отец или крестный, то она, разумеется, обрастала алкогольными подробностями. «Без выпивки ведь ничего не узнаешь»! – как, однажды, посоветовал мне отец.

Поэтому, прежде чем идти на перрон, «прапра» отправлялся в ресторацию, расположенную в здании вокзала, опрокидывая сто грамм за пребывающий поезд. То же самое действие повторялось и после встречи оного.

Иногда, в рассказах, появлялся, помимо мальчика, и строптивый лакей. В тот самый момент, когда паровоз, пышущий паром, врывался на вокзал, лакей подходил с подносом, на котором была стопка.

Как вы понимаете, в зависимости от настроения, старые семейные истории можно украшать по-разному. Они могут снабжаться хоть сотней деталей, все равно проверить это невозможно.

Например, иногда они длились, приобретали эпическую подоплеку. Так, в один из вечеров, уже совсем пожилой, мой «прапра» вышел на перрон и увидел на передней части паровоза ни герб Российской Империи, а что-то красное, инородное. То ли украденную где-то скатерть, то ли портьеру из алого бархата. Стопка застряла у него перед носом, когда он прочитал надпись на этом красном куске.

И поспешно ушел с вокзала, в тот единственный раз, не разорвав купюру. А может и не выпив в ресторации за прибытие поезда. Скорее всего, за прибытие поезда с такой «повязкой», он и не хотел бы пить.

Бывали и продолжения. Например, о том, как он спешно собирал вещи, а его жена прятала в швейную машинку бриллианты. И что, во время побега из страны, где на семьдесят с лишним, лет, закрылись ресторации в зданиях вокзала и никому в голову не приходило (и уже не придет), рвать деньги, эта швейная машинка то ли потерялась, то ли была кому-то передана на сохранение.

В общем…

Я не буду вас утомлять этими, хоть и романтичными, но весьма банальными подробностями. Я думаю, в каждой семье найдется десяток легенд о ком-нибудь из прапрапра.

Я хочу сказать главное. Никто из семьи так и не смог мне ответить на вопрос: Какого рожна, извините, надо было рвать деньги!? Я не понимал этого, пока не стал писать эту книгу. Но, видимо, мое подсознание все эти годы искало ответ, не удовлетворившись странным «просто так» или «чтобы привлечь приехавших пассажирок». Привлечь девушек, разрывая деньги!? Просто так? Не заплатить, не потратить… просто так порвать!? Глупость! А мой «прапра», судя по его иным поступкам и увлечениям, был совсем уж не глуп.

Недавно я нашел ответ. Я не могу его никак проверить. Но, думаю, он единственно правильный.

Он хотел «отгородиться». Что-то вроде того, что «я тут деньги рву, а вы с поезда скачите». Ну, может, не в такой циничной манере. Может, что-то более психологичное, типа «посмотрите, как я могу». Или «вот, как!».

А может быть, учитывая его склонности к искусству, он видел это еще более образно. Что приезжающий поезд, – символ чего-то нового, что скоро ворвется в прежний уклад жизни, со страшными свистами, в облаках пара. И он, один, как последний, но уже смирившийся, рыцарь, – вот так вот стоит перед этим новым, отдавая себе отчет, что ничего нельзя изменить. Можно только сделать какой-то выпад, пусть и глупый, мальчишеский. Например, бросить в «лицо» поезду разорванную купюру, как символ эпохи и империи, которая безвозвратно уходит.

Да, может быть. Мой дед писал стихи, играл на клавесине, рисовал «акварельки» и прошел две войны. Он был романтиком.

Я не знаю, был ли он алкоголиком. Семейные рассказы обычно умалчивают о том, что кто-то ходил встречать поезд только ради того, чтобы потом надраться в ресторации, просидеть там до закрытия и побуянить, сопротивляясь извозчику, заталкивающим хмельного барина в коляску.

Такого в семейных историях не найдешь. Как и не найдешь того, что человек делает что-то, не из романтических соображений, чувства долга, идейным соображениям. А из простой потребности – удалиться, закрыться, абстрагироваться от того, что происходит вокруг.

Истории про моего деда, на момент написания этой книги, почти сто пятьдесят лет. Когда я буду рассказывать ее свои внукам, ей будет почти двести лет.