За степным фронтиром. История российско-китайской границы

Русская революция и Гражданская война, конечно, спровоцировали изменения во властной структуре и на российской стороне. Сначала, однако, возник вакуум власти, в результате чего на российско-китайском фронтире возобладала анархия. Забайкальский казак Григорий Михайлович Семенов, бывший есаул, преданный старому режиму, воспользовавшись беспорядком, при помощи бронепоездов и конницы установил свое военное правление в железнодорожных поселениях на восток от Читы и на запад от Большого Хинганского хребта. Далее при поддержке японских сил Семенов с помощью барона Роман фон Унгерн-Штернберга создал политическую неразбериху, просуществовавшую до 1920 года. Этот режим террора пал, когда японские экспедиционные войска отступили, а большевики на российских территориях восточнее озера Байкал создали номинально независимое буферное государство – Дальневосточную республику (1920–1922)[267].

ЗАРОЖДАЮЩИЙСЯ БУРЯТСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ МНЕНИЯ ОБ ИМПЕРСКОЙ СУДЬБЕ РОССИИ

Кочевники, жившие на имперских фронтирах как с одной, так и с другой стороны государственной границы, часто пересекали ее, занимаясь земледелием и скотоводством. Долгое время они жили согласно собственным представлениям о границах. Так, вплоть до начала ХX века жителям Хулун-Буира и других кочевых районов было запрещено перемещаться между знаменами без разрешения, часто границы между хошунами соблюдались более тщательно, чем международные границы. Несмотря на родственные связи между различными знаменами, «кочевая свобода» в действительности не существовала.

Жизнь на российско-китайском фронтире претерпела глубокие изменения в неспокойные годы распада цинской и романовской империй. Два ключевых фактора имели здесь особое влияние. Во-первых, миграция доминирующих этнических групп империй на периферию. Миграция ханьских китайцев в Хулун-Буир и этнических русских в Забайкалье усилилась со строительством железной дороги. Ход ее также менялся под воздействием «новой политики», проводившейся в конце цинского правления в Китае, реформ в поздней имперской России и коллективизации в Советском Союзе. Вторым фактором была концентрация власти в национальных центрах. Россия и Китай усилили свой непосредственный контроль над фронтиром, инкорпорировав его в качестве своих обычных административных единиц. Отношения между метрополией и периферией приобрели более иерархическую природу – периферия все больше оказывалась в подчиненном положении. Межимперский фронтир постепенно превратился из земли кочевников в землю фермеров и чиновников.

Бурятский национализм на российской стороне фронтира зародился как реакция на попытки усиления контроля над прежде независимым образом жизни. Представители небольшой русифицированной бурятской элиты не только осудили российское правительство за подстрекательство к земельному захвату, но также потребовали сохранения их клановых и племенных организаций, самоуправления, судебной системы, образования и религии[268]. Хори-буряты оставались приверженцами тибетского буддизма[269]. Один из наиболее авторитетных российских монголоведов Алексей Матвеевич Позднеев в начале века отметил «чрезвычайный успех ламаизма» в Забайкалье. Вместо 285 назначенных лам бурят региона обслуживали 9185 лам, и строилось несколько новых буддийских монастырей. Религиозная деятельность оказалась под пристальным наблюдением государственных властей, которые опасались, что межнациональные духовные связи бурят приведут к религиозно мотивированному сепаратизму. Ввоз богословских сочинений и религиозных скульптур, так же как и перемещения лам, контролировались, а часто и ограничивались[270]. Буряты, однако, противились не всему российскому. Многие русифицировали свои имена (например, Батуев от Бату). Они добровольно участвовали в распространении российского образования и содействовали открытию средней школы для бурятских мальчиков в Чите. Однако образование все же оставалось делом лам, монахов и ассимилированной городской бурятской элиты. Во всей Агинской степи была только одна начальная школа. К 1908 году только примерно один из сотни бурят Агинской степи умел читать и писать на русском языке и чуть более 5 % – на монгольском или тибетском[271].