При этом возгласе публика забывает поэта, стихи его, бросается на бедного метромана, который, растаявши под влиянием поэзии Пушкина, приходит в совершенное одурение от неожиданной эпиграммы и нашего дикого натиска. Добрая душа был этот Кюхель! Опомнившись, просит он Пушкина еще раз прочесть, потому что и тогда уже плохо слышал одним ухом, испорченным золотухой».
Особенную радость лицеистам доставляло то, что речь шла о них. В стихотворении упоминается не только Кюхельбекер, но и Галич – «ты Эпикуров младший брат, душа твоя в бокале», и Дельвиг – «парнасский волокита», Горчаков «сиятельный повеса»; сам Пущин – «товарищ милый, друг прямой», следующая строфа посвящена одному из лицейских поэтов, писавшему плохие басни; далее говорится о Малиновском – «повеса из повес»; затем Корсаков – «милый наш певец», и М. Яковлев – «Роде записной» (Роде известный в то время скрипач, а Яковлев хорошо играл на скрипке. –
В первоначальной редакции стихотворение заканчивалось так:
Согласно архивным документам, в меню больного лицеиста входила «бутылка красного вина» для предупреждения малокровия. Это может показаться современному человеку странным и даже диким, но именно такова была общая практика, сохранившаяся, кажется, еще со Средних веков. Еще Джон Локк, живший двумя столетиями раньше, пытался против нее протестовать, он писал: «Прежде всего, необходимо особенно тщательно следить, чтобы мальчик, если он изредка пьет вино и крепкие напитки, пил их возможно реже. В Англии ни один обычай не имеет такого распространения, как обычай давать детям вино; а между тем ничто так разрушительно не действует на них. Дети не должны никогда пить никаких крепких напитков, разве только в тех случаях, когда это требуется как лекарство для укрепления сердца, и притом лишь по предписанию врача. Но и в этих случаях нужно с особой строгостью следить за слугами и самым строгим образом ставить им на вид, если они нарушают предписания. Эта дурная порода людей, которая видит большую долю своего счастья в употреблении крепких напитков, всегда стремится угодить молодому барчуку, предлагая ему то, что больше всего нравится им самим. Находя, что им становится веселее от вина, они по глупости думают, что оно не причинит вреда и ребенку. За этим вы должны следить весьма тщательно и бороться против этого со всем умением и энергией, на которые вы способны; ибо ничто не закладывает столь прочного фундамента порче физической и нравственной, как привычка детей к крепким напиткам, особенно если они пьют втихомолку в обществе слуг».
Но мы помним, что он же рекомендовал заменить вино пивом, что для нас прозвучит не менее непривычно. Локк рассказывает по этому поводу такую поучительную историю: «Я одно время жил в доме, где, чтобы успокоить капризного ребенка, всякий раз, когда он плакал, давали ему пить, так что он то и дело прихлебывал; не умея еще говорить, он выпивал в течение суток больше меня. Попробуйте, если хотите, и вы увидите, что употреблением как легкого, так и крепкого пива можно приучить себя чувствовать постоянную жажду. Главное, о чем следует помнить в деле воспитания, – это о том, какие привычки вы желаете вкоренить; поэтому в данном отношении, как и во всех других случаях, вы с самого начала не должны обращать в привычку то, что не думаете дальше продолжать и укреплять в ребенке. Для сохранения здоровья и трезвости не следует пить больше, чем этого требует естественная жажда».
Характерно, что он видит в действиях родителей только педагогическую ошибку, но само по себе пиво, которое дают ребенку первого года жизни, его не смущает. Что же до лицеистов, которые уже почти взрослые, никому бы в голову не пришло, что немного пива или вина может им повредить.
Однажды троим друзьям: Пущину, Пушкину и Малиновскому (сыну первого директора Лицея), удалось достать и ром, и тогда они тайком сделали гоголь-моголь – хмельной коктейль из рома и яичных желтков. Пригласили всех одноклассников, тем более что было 5 сентября 1814 г. – день именин императрицы Елизаветы Алексеевны. Неопытные кутилы попались лицейскому дядьке, случился большой скандал. Происшествие сочли столь серьезным, что распекать лицеистов приехал сам министр народного просвещения граф Разумовский. В наказание за гоголь-моголь трое нарушителей стояли две недели на коленях за утренней и вечерней молитвой и сидели на последних местах за столом. «Шалость приняла серьезный характер и могла иметь пагубное влияние и на Пушкина, и на меня», – вспоминал Пущин. Позже в черновике знаменитого стихотворения «Роняет лес багряный свой убор…», написанного на годовщину 19 октября, в 1825 г. появятся такие строки: