За столом с Пушкиным. Чем угощали великого поэта. Любимые блюда, воспетые в стихах, высмеянные в письмах и эпиграммах. Русская кухня первой половины

Об арзамасских гусях будет вспоминать Пушкин в 1820 г., когда напишет друзьям из Кишинева: «.. мы, превосходительный Рейн[47] и жалобный сверчок, на лужице города Кишинева, именуемой Быком, сидели и плакали, воспоминая тебя, о Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались пред нашими глазами в мутных водах упомянутой речки. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства, и в полноте сердца своего положили они уведомить о себе членов православного братства, украшающего берега Мойки и Фонтанки».

Да, «арзамасцы» знали толк в еде, недаром Жуковский сложил шуточную балладу о том, как «арзамасцы» собираются:

…на береге Карповки (славной реки, где не водятся карпы,
Где, по преданию, Карп-Богатырь кавардак[48]

по субботамЕл, отдыхая от славы).

Карповка – река, протекающая в Петроградском районе Петербурга, а в XIX в. – за городской чертой. Название ее в самом деле произошло не от карпов, а, скорее всего, от финского слова korppi – «ворон». На ее славных берегах находилась дача одного из «арзамасцев», С.С. Уварова. И под ее гостеприимным кровом «Арзамасу» пророчит светлое будущее «нечто пузообразное, пупом венчанное»[49]:

Тише ль бурчало оно в часы пресыщенья, когда им
Водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква и брюква
Быстро, как вечностью годы и жизнь, поглощались?

Но и их противники – «Беседа», тоже знали толк в хорошей трапезе. Вспомним знаменитые стихи Державина:

Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В графинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят;
С курильниц благовоньи льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая;
Хозяйка статная, младая
Готова руку протянуть.

2

Язык самого юного Пушкина в высшей степени космополитичен, как и его меню. А точнее то, что он предлагает своему Онегину в первой главе «романа в стихах», написанной в Кишиневе, но всецело проникнутой петербургскими впечатлениями и воспоминаниями о тех деликатесах, которыми еще недавно лакомился в столице поэт. Помните:

Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

А запивает все это веселая компания «вином кометы» – шампанским урожая 1811 г., когда на небе в течение 290 дней наблюдали большую комету. Впервые ее заметили в конце марта, а наилучшую ее видимость отметили в октябре 1811 г. (как раз, когда Пушкин поступал в Лицей), тот год прославился небывалым урожаем винограда. Действие первой главы происходит зимой 1819/20 гг. Виноград успел перебродить дважды, первый раз – в бочках, второй – в бутылках. В промежутке между двумя брожениями его купажировали, смешав грозди, собранные в разных виноградниках, а значит – росшие в разных условиях и содержащие разное количество сахара. Второй раз его выдерживали целых восемь лет, в бутылках, в горизонтальном положении в холодном погребе. Перебродивший сок насытился пузырьками воздуха, бутылки были погружены на корабли, доставлены в порт Кронштадта, оттуда— в биржу на стрелке Васильевского острова и наконец – на стол к нашим героям.

Итак, за столом у юного Онегина и его спутников царит мультикультуральность: типично английский ростбиф, один из символов «туманного Альбиона», французское вино и трюфели, паштет (пирог) из Страсбурга – города на границе между Францией и Германией. Перед десертом – голландский сыр (в 1815 г. Лимбург вместе со всей территорией современной Бельгии вошел в состав Нидерландского Королевства и оставался там до 1830 г., когда бельгийская революция принесла стране независимость), на десерт – ананас (всего вероятнее – из какой-то петербургской оранжереи). Перед нами типичное меню приличного, и даже роскошного, ужина в ресторане, стоившего, вероятно, Онегину от 5 до 10 руб.