И делает к рецепту примечание: «При сем должно заметить, милостивые государи, что такая жженка не может стоить менее 20 рублей серебром, ибо вино должно быть хорошее. На эти деньги можно сделать и другую жженку, а именно: вот я знаю, у вас по соседству живет одна старушка, у которой все дрова вышли, а купить других не на что; пошлите к ней цену двух бутылок лучшего рома; в той же улице есть девушка, которая прокармливает все семейство своею работою, она, выходя с шитьем на улицу, знобит ноги и может, простудившись, хлебнуть чахотку, – пошлите ей на теплые сапоги цену бутылки самого старого портвейна; недалеко оттуда живет молодой человек, у которого страсть учиться и который никак не может скопить денег на покупку “Латинского лексикона”, – пошлите ему цену бутылки лучшей мадеры и французских фруктов.
Ананас можете скушать с своим семейством, чай и сахар выпить с друзьями, да с ними же распить на Новый год – почему не так! – и бутылку шампанского. Да не забудьте выпить и за здравие доктора Пуфа.
То-то славная жженка!»
Веселым пирушкам в Тригорском приходит конец, 17 декабря 1825 г. в Тригорское приехал повар Осиповых Арсений, «обыкновенно каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург. Там эти яблоки и разную деревенскую провизию Арсений продавал и на вырученные деньги покупал сахар, чай, вино и т. п. нужные для деревни запасы», – вспоминает Мария, дочь Прасковьи Осиповны. Но на этот раз Арсений привез не припасы, а известие о бунте на Сенатской площади. Многие из заговорщиков друзья Пушкина (прежде всего – Пущин и Кюхельбекер), он знал, что на следствии может прозвучать и его имя. Именно в это время Пушкин закончил четвертую главу «Евгения Онегина» шутливыми стихами о… двух французских винах – аи и бордо. В Бордо производили не только уже известный нам лафит, но и 60 красных вин и 27 белых. Наиболее славные из них – Шато О-Брион, Шато Лафит Ротшильд, Шато Латур, Шато Марго и Шато Мутон Ротшильд. Вина Бордо еще во времена Пушкина стали эталоном. А повод поговорить о них Пушкину дал ужин Онегина и Ленского: