На следующий день Каритоки приносит с собой кокосовый орех. Восторгам пании нет конца. Он оставляет мидий коптиться на берегу и идет в воду, не снимая сандалий, но на сей раз это не вызывает ни тени насмешки. Для насмешек пания слишком занята – гоняет орех по волнам, бросает вверх и ловит, мчится за ним, как за добычей, швыряет его Каритоки, как мяч. Приходится притворяться неловким и упускать орех даже в тех случаях, когда не поймать его невозможно: в воде пания так сильна, что кокос, пущенный ее рукой, летит, словно пушечное ядро.
Притворяться приходится недолго: восторженные возгласы пании привлекают в бухту ее подруг. Часть ее стаи подплывает к берегу, и с ними играть гораздо интереснее, чем с Каритоки, даже если бы он старался изо всех сил – куда ему против этой стены мокрых тел! Пании кружат рядом, задевают его боками, щекочут плавниками и пальцами, ныряют под воду за крабами и тут же поедают добычу. Откручивают крабьи лапы, угощают Каритоки, хихикают в кулаки при виде его крохотных белых зубов, смеются над тем, что ему приходится высасывать мясо из клешней вместо того, чтоб грызть их целиком.
С паниями приходят дельфины. Их плавники скользят над водой, они тоже принимаются играть с кокосом. Каритоки не помнит себя от радости. Мокрые тела, плавники, всеобщее возбуждение… Он так переполнен чувствами, что, когда орех летит в его сторону, даже не замечает броска. Попав в него, кокос рассекает кожу. Из раны сочится кровь.
Общее настроение вмиг меняется. Некоторые дельфины пришли с детенышами, а пании существуют на свете затем, чтобы защищать их. Кровь в воде рядом с подопечными пробуждает в них самые смертоносные инстинкты. Уже не нимфы, а акулы, пании окружают Каритоки, выталкивают его с отмели на глубину, где он еще сильнее уступает им и в маневренности, и в быстроте.
– Все хорошо, – говорит он, держа руки над водой, но дно уходит из-под ног, вода сдавливает грудь, не дает дышать, и его охватывает страх. – Это просто случайность. Я и не думаю трогать дельфинов. Все в порядке!
Пания – его пания – тоже здесь, вьется вокруг Каритоки ближе всех остальных, скалит зубы, не сводит с него глаз. Другие пании – тоже.
– Я не ем сырой пищи, разве не помнишь? – говорит он, в отчаянии протягивая к ней руку. – Я ем приготовленное на огне. Я здесь не ради охоты на дельфинов.
«Если мне и хотелось охотиться на кого-то, то только на тебя, – думает он. – Только ты и была для меня желанной добычей».
– Это же моя кровь, моя, а не их! – говорит он ей.
Рана в соленой воде еще кровоточит. Каритоки зажимает ее ладонями, крепко-накрепко, но алые струйки просачиваются наружу, и пания придвигается ближе. Да, это его кровь, но она тепла, а в океане теплая кровь принадлежит только морскому зверю – китам, дельфинам, тюленям. Тем самым, кого пании должны, обязаны защищать, беречь превыше всего на свете.
– Это не их кровь! – повторяет Каритоки, понимая: надеяться не на что. Нюансы паниям неведомы, для них кровь в воде – это не его кровь. Для них это единственная кровь в воде, а он – единственный чужак поблизости.
– Теплая, – стонет пания, не сводя с него непроницаемо-черных акульих глаз. – Теплая…
С этими словами она придвигается вплотную. Ее волосы и тело пахнут солью и дымом, длинный, жесткий белый подбородок тычется в бедро, в бок, в толстый, мясистый столб шеи. Кариоки чувствует прикосновение ее тела – холодного, точно море под термоклином: вода смыла масло и вытянула из пании тепло. В неуловимый миг между криком ужаса и сокрушительным ударом волны, поднятой телами ее сестер, Каритоки понимает: его надежды и мечты – всего лишь хлопья морской пены. В Нейпире для пании просто нет места. Никогда не сидеть ей с ним за столиком кафе в кварталах в стиле ар-деко вдоль набережной Марин-Парад, черпая ложкой мидий в совиньоне с шафраном и пряностями. Каким маслом ее ни умащай, сколько ни обкладывай апельсинами, не стать ей никем иным, кроме самой себя – пании, хранительницы и хищницы в одном лице.
На берегу коптятся мидии. Он оставил их на сковороде целиком, чтоб раковины раскрылись от дыма и жара, пока он плавает в бухте с панией и ее кокосом. Затем он сделал бы к ним соус из перно с петрушкой и эстрагоном, приправленный маслом мидий.
Чувствуя зубы, впивающиеся в плечо, в сырую, обильную, вскормленную на мидиях плоть, он понимает: пания и в рот бы этого не взяла.
Октавия Кейд
– новозеландская писательница, которая недавно защитила докторскую диссертацию в области научных коммуникаций и не сошла с ума за годы аспирантуры только благодаря кулинарии, пешим прогулкам и литературному творчеству. Ее рассказы публиковались в «Стрэндж Хорайзонс», «Апекс Мэгэзин», «Бук Смагглерс» и прочих журналах.