За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Не прошло и пяти минут, как все начали прощаться и расходиться – кто поодиночке, кто парами. Последней ушла мама-медведица. Прощаясь с забинтованной, поджимающей губы Минди, она прониклась горькими подозрениями, что это приглашение на скотсфордские суарэ было первым, последним и единственным в ее жизни. И эти подозрения целиком и полностью оправдались.

После этого мама-медведица большую часть времени сидела дома. Ей очень хотелось быть такой же женой, как и все остальные, очень хотелось наконец-то играть эту роль, как полагается. Она часто пыталась представить, каково это – быть одной из тех клевых, стильных белых англо-саксонских протестанток, которых показывали по телевизору, каждый вечер ожидающих высокопоставленных муженьков со смешанным «мартини» наготове. Но папа-медведь, конечно же, работал не с девяти до пяти. Его работа – круговорот гастролей, жизнь на колесах – начиналась на Пасху и заканчивалась в Хэллоуин. Что ж, маме-медведице оставалось одно: не вешать носа да вести хозяйство как можно лучше.

Ездить по магазинам – хотя в самом скором времени ей страх как надоело одолевать узкие проходы меж полок супермаркетов, опрокидывая пирамиды консервных банок и рулонов туалетной бумаги при любом неосторожном движении. Гулять с сыном в парке, наблюдая из тени платанов, как прочие дети играют в бейсбол (одна команда в футболках, другая – без). Объяснять хнычущему малышу-медвежонку, отчего ему нельзя тоже помахать битой вместе со всеми. А в завершение очередного дня – задернуть шторы и просто смотреть телевизор: вестерны, мыльные оперы, старые мелодрамы, сенатские слушания по поводу Интеграции Медведей (полдюжины белых стариков с морщинистыми лицами изо всех сил стараются не уснуть, а так называемые «эксперты» с важным видом разглагольствуют о проблемах, с которыми она сталкивается каждый день, но они-то не сталкивались и не столкнутся никогда).

И вот в один прекрасный, солнечный июньский день папа-медведь нежданно-негаданно явился домой. Увидев подъезжающее такси, мама-медведица – еще в домашнем халате, хотя шел четвертый час пополудни – поспешила навстречу, но его первые слова были адресованы не ей.

– Проклятье, вроде я выложил неплохие деньги на садовника, – пророкотал он, хмуро глядя на неполитую лужайку, заросшую пыреем и диким луком, и на торфяные заплаты, до сих пор зиявшие на месте выжженной гербицидом надписи.

Мама-медведица попыталась объяснить, что соседи выпускают собак гадить на их газон, пока она не видит, а нанятый ими садовник в последнее время и носа не кажет, но папа-медведь лишь раздраженно отмахнулся.

– Пашешь, пашешь, надрываешься, а толку? Возвращаешься домой и видишь тут какую-то треклятую босяцкую трущобу…

С этими словами он заковылял в дом. Мама-медведица поспешила следом. За окном через улицу дрогнули шторы.

Весь вечер папа-медведь был молчалив и угрюм. Наконец мама-медведица не выдержала и прямо спросила, все ли в порядке.

– Нет… нет, мама, все плохо, – мрачно ответил он, щурясь сквозь бокал с бурбоном. Глаза его в отсветах ламп вспыхнули недобрым желтым огоньком. – Все в полном говне, если тебе вправду интересно знать.

Услышав грубое слово, мама-медведица, как всегда, вскинулась:

– Дорогой!..

– Ничего больше не стоит твой «дорогой», – сказал он, запрокинув голову и одним глотком осушив полный бокал бурбона. – Какашки засохшей не стоит. Старой засохшей какашки, если тебе так больше нравится!

– Не говори так, папа, – с легким испугом ответила мама-медведица, не желая слышать, что еще он может сказать. – Ты и не знаешь, как я ждала, чтоб ты приехал домой – пусть хоть на недельку…

Папа-медведь поднялся на ноги, пошатываясь, подошел к устроенному в углу бару и снова наполнил бокал.

– Это не недельный отпуск, – с усилием выговорил он, не оборачиваясь к ней. – Это принудительный отпуск. Бессрочный принудительный отпуск.

– Как это понять?

Мама-медведица подошла к нему, заглянула в лицо, пытаясь встретиться с ним взглядом и выяснить, что все это может значить. Однако папа-медведь отодвинул ее с дороги – нет, без грубости, но и без нежности, – доковылял до софы и рухнул на нее, точно получив в бок усыпляющий дротик из ветеринарного ружья.

– Я облажался, мама, – сказал он, глядя в потолок, на люстру в хлопьях паутины. – Запорол дневное представление в Скенектеди. Объявили мой номер… а я просто развернулся и вышел из шапито. Не смог. Просто не смог… себя заставить.

– Милый… но почему?

Папа-медведь вскинул лапу, будто веля ей замолчать, и тут же бессильно уронил ее.

– Я просто не смог!

Маме-медведице сделалось стыдно: похоже, ей следовало понять его без лишних вопросов, однако она ничего не понимала.

– Что же случилось? Может, кто-то что-то сказал? И ты опять полез в драку?

– Я просто… – Папа-медведь надолго задумался, закряхтел, но даже новая порция бурбона не смогла развязать его язык. – А, какого дьявола… Ты все равно не поймешь.

Тут уж мама-медведица не смогла сдержать слез.

– Я хочу, чтоб ты помог мне понять!