За темными лесами. Старые сказки на новый лад

А еще ей очень хотелось, чтобы папа-медведь обнял ее, сказал, что все в порядке, что все будет окей. Но вместо этого он откинулся на спинку софы, снова уставился в потолок и сказал, как будто в пустоту:

– Тебе никогда не понять, чего мне это стоило – выделывать все это каждый день. Чего мне стоил весь этот… весь этот бессмысленный фарс.

Мама-медведица заплакала навзрыд.

– Но тебе же хорошо платят! Лучше, чем всем остальным!

– Меня заставляют прыгать сквозь обруч, – скорее, обреченно, чем с горечью сказал он. – Прыгать сквозь этот проклятый обруч каждый божий день, а я ни черта не могу с этим поделать, потому что куплен. Куплен со всеми потрохами.

– Что значит «куплен»? Тебе просто платят жалованье! Хорошее жалованье!

– Нет, мама, – мрачно возразил он. – Они купили меня и держат за задницу. И вертят, как хотят. Велят стоять на передних лапах – стой. И сказке конец. И вот однажды… однажды… – он запнулся, подыскивая слова, которыми смог бы объяснить все жене, а может, и себе самому. – В тот день в Скенектеди проверял я реквизит – бревно, обручи, тумбы, все выставлено на арену – и просто сказал себе: к черту все это. Понимаешь? – Он осушил бокал и грохнул им о стеклянный столик. – Катись оно все к чертям. Ушел. Лег на койку в своем проклятом трейлере и лежал, пока в дверь не постучал босс. – Впервые за вечер он взглянул ей в глаза и осовело заморгал, будто вышел из темной глубокой пещеры под яркое солнце. – И вот я здесь. В бессрочном принудительном отпуске.

Невесело усмехнувшись, он поднялся, чтобы налить себе еще бурбона.

Но мама-медведица так ничего и не поняла.

– Ты просто переусердствовал, слишком много работал, устал…

– Я делал свое дело, – холодно ответил муж, глядя куда-то вдаль; в одной лапе бутылка, другая тяжело опирается на стойку бара. – Плясал под их дудку, мама. Всю свою жизнь. И вот музыка кончилась, а мне не досталось кресла, чтобы присесть.

Так мечты переехать в Скотсфорд обернулись сплошным кошмаром, и поделать с этим медведи не могли ничего. Остаток того вечера мама-медведица то плакала, то умоляла, а папа-медведь глушил бурбон стакан за стаканом без всякого видимого эффекта, пока вдруг не взревел и не швырнул стеклянным столиком в дальнюю стену гостиной. После этого мама-медведица в слезах убежала в спальню, а много часов спустя, в серых предрассветных сумерках, вновь прокралась вниз. Муж спал на софе, хрипло дыша широко разинутой пастью. Глядя на него, мама-медведица не знала, что и думать, и даже не понимала, что чувствует. Не понимала, хочется ли ей, чтоб все стало как раньше, или чего-то другого. Главное – не этого!

Вскоре начались недели удушливой влажной жары, изнурительного летнего зноя. Над лужайками праздного пригорода не было слышно ни звука, кроме шипения струй поливочных установок да упругого звона теннисных мячей о тугие струны ракеток. Французские окна постоянно были распахнуты, в графинах холодного чая и бокалах дайкири на бортиках бассейнов призывно позванивали кубики льда. В стенах домов мечты изнывала от жары за стиркой, натиранием паркета и мытьем посуды негритянская прислуга, а светская жизнь тем временем перемещалась наружу, на веранды и в патио. Казалось, раскинувшийся на солнцепеке тысячей роскошных ловушек для солнечных лучей Скотсфорд потягивается в вальяжной дреме, подставляя лицо палящему солнцу и поправляя темные очки.

В доме медведей все было иначе. Французских окон от жары не распахивали, все шторы днем были задернуты. Из дому никто не выходил, и никто не входил внутрь: уборщица Гортензия и садовник по имени Букер Ти давно были уволены. Единственным живым существом, которому вход в дом все еще был не заказан, оставался мальчишка-посыльный из «Биддл Маркет». Подвергнутый Мисси Скривенер допросу, мальчишка Биддла смог поведать немногое: внутри «типа как-то страшновато», а деньги ему обычно заранее оставляют на кухонном столе.

Да, так оно и было. Сквозь щель в кухонной двери мама-медведица следила, как посыльный входит, боязливо оглядывается, оставляет коробки на столе, сгребает деньги и дает деру. Себя она убеждала, будто просто присматривает, чтобы он оставил покупки и убрался восвояси без всяких шалостей… но, вероятнее всего, сама того не сознавая и уж тем более не признаваясь в этом самой себе, следила за ним только потому, что больше в их темном, мрачном доме смотреть было не на что. Посыльный был здесь единственным живым существом, бодрствующим и движущимся при свете дня.