За тобой

— Подарок.

— Я пропустил какой-то праздник?

— Ага. Новоселье. Мог бы и позвать по старой дружбе. Хвастайся!

Чудно. Выходит, Любка пришла посмотреть на его холостяцкую берлогу? Любопытство заело? Или что?

— Ну, неплохо, слушай! И твой диван здорово вписался.

Диван — это, пожалуй, единственная вещь, доставшаяся ему при разводе. Не то чтобы Давид претендовал на что-то другое, нет. Он уходил, как истинный джентльмен. В чём был, что называется. Оставив нажитое добро жене и детям, и, кажется, ни о чём не жалел. А теперь вот почему-то вспомнил. И мелькнула гаденькая мысль, что по сути ведь это Любка захотела развода. А платить за него пришлось почему-то ему.

— Кофе будешь? Или сразу чего покрепче?

— Нет. Я за день столько нахлебалась, что теперь тахикардия.

— Это ты зря. Себя надо беречь.

Давид полагал, что Любка как всегда беспечно взмахнет рукой, а она как-то так затаилась, о чем-то своем думая. И кивнула:

— Да. Ты прав. Очень надо. Все слишком шатко.

— Ты о чём-то конкретном сейчас?

— Что?

— У тебя какие-то проблемы?

— Да нет. Может, у тебя сок есть?

Она любила яблочный. Такой, знаете, с мякотью, банки с которым украшали пустые полки в советских магазинах. Они могли развестись, прожив вместе полжизни, могли месяцами потом не общаться (не из-за обиды, нет, её между ними не было, а из-за чудовищной нехватки времени), но то, что они узнали друг о друге за эти годы, было не вытравить из головы. Оно там намертво въелось.

— Нет. Я ж его не пью, а гостей, ты прости, я не ждал.

— Я пыталась тебя предупредить. Только кое-кто не брал трубку.

— Замотался. Так что всё-таки случилось?

— Нет, ну вы только на него посмотрите? Мне что, нужен какой-то повод, чтобы к тебе прийти?

— Обычно — да, — улыбнулся Давид, протягивая бывшей жене высокий стакан. — В прошлый раз, кажется, Ритка чуть не завалила сессию. А до этого мы встречались, чтобы перемыть кости Лилькиному жениху.

— Они, кстати, расстались.

— Вот как?

— А Лилька тебе, что, не говорила?

Давид нахмурился. Развел руками.

— Попыталась.

— А, так до тебя даже твоя любимица не дозвонилась?

— О, да брось. Нет у меня никаких любимиц.

— Это ты Ритке расскажи.

Ну ладно. Может быть, он соврал… И нет, он не любил старшую дочь сильнее, скорее тут дело было в том, что она ему была ближе. По темпераменту, по характеру, по взгляду на жизнь. И от того, что между ними с Лилькой было это безмолвное взаимопонимание, младшей Рите казалось, что он её любит меньше. Давид приложил массу усилий, чтобы она изменила своё мнение. Усилий, которые, в конечном счёте, не дали никакого ожидаемого результата. За исключением того, что Лилька выросла ужасно избалованной и убеждённой в том, что все ей что-то должны.

Давид поморщился, как будто ему без этого не было тошно. Ну что за день?

— Люб, давай ближе к делу.

— Какой же ты зануда.

— Не спорю. Что-нибудь ещё?

— С ногой что? — поняла, наконец, причину его отвратительного настроения Люба.

— Ничего. Натрудил.

— Давай укол поставлю.

— Я и сам не без рук. Говори, с чем пришла, и уматывай, — беззлобно заметил Гройсман.

— Это терпит… Но, если уж ты так хочешь знать, мне на экспертизу спустили твой проект.

— Который из?

На самом деле прямо сейчас Давид не мог думать ни о чём, кроме боли, но Люба была здесь, и ему нужно было хоть как-то поддерживать разговор.

— О суррогатной секс-терапии для наших ребят. Ты правда считаешь, что это им нужно?

— Если они пострадали на работе, получили увечье или инвалидность, мешающую вести нормальную жизнь, почему нет?

— Это же… Это же банальная проституция!

Для такой образованной женщины в некоторых моментах его бывшая жёнушка оставалась ужасно тёмной.

— Ты путаешь грешное с праведным. Перед суррогатным партнёром ставится вполне конкретная цель.

— Какая же?

— Обращающиеся за терапией люди приходят не ради удовольствия. Они заново учатся близости, прикосновениям, коммуникации. Ты можешь представить, что чувствует мужик, в недавнем прошлом боец элитного спецотряда, красавец, укладывающий девок пачками, оставшись по пояс парализованным?

— Полагаю, ничего хорошего.

— Вот именно. Но им можно помочь. У меня есть понимание, как.

— А понимание того, что это слишком прогрессивная идея для нашего общества, у тебя есть, а, Давидик?

Гройсман поморщился, потому как понимание было. Он же не дурак!

— Попытаться стоит. Вдруг одобрят.

— У них на нормальную пенсию им денег нет, на реабилитацию. Физическую, заметь, реабилитацию. А ты о духовной… Ага. Держи карман шире.

— Ну, раз так — заворачивай. Накладывай визу. Что ты мне мозги компостируешь, Люб?

— Да вот интересно. У тебя тоже проблемы были? Ну, после ранения… Ты поэтому ко мне охладел?

— Люб, ты сейчас спрашиваешь, не стал ли я импотентом?

— Нет! Я же знаю, что не стал… У нас было. Несколько раз, но всё же…

— Меня то ранение лишило профессии. На фоне этого потери потенции я бы даже не заметил. Правда… Но, насколько я могу судить, этого не произошло.

— Но твои шрамы…

— Шрамы украшают мужчину.

— Или добавляют комплексов.

— Не в моем случае, Люб. Если честно, я даже не понимаю, как так вышло, что мы это обсуждаем, — Гройсман натянуто улыбнулся.