За три моря

Старший корабельщик вместе с джигитом отправились в город, но скоро вернулись и, собрав моряков, долго совещались. Яхши-Мухаммед сообщил Афанасию, что плыть дальше пока нельзя: поблизости рыщет Кара-Арслан. Недавно он ограбил дербентских купцов, и в Чапакуре говорят, будто укрылся он где-то здесь, неподалёку, ожидая новой добычи. Корабельщики боялись дальше плыть, хотели переждать немного, а Яхши-Мухаммед решил пересесть на коня и верхом добраться до Бухары.

— А ты что думаешь делать дальше? — спросил он у Никитина.

Никитин задумался.

— А что за город Чапакур? — спросил он у джигита.

— Город плохой, — ответил Яхши-Мухаммед. — Живут здесь рыбаки, садоводы и купцы мелкие. Плохой город!

Городок ютился по берегам топкой, ленивой речки. Глинобитные и деревянные домишки раскинулись в беспорядке, перемежаясь с садами, виноградниками, тутовыми деревьями. На берегу виднелось какое-то незаконченное сооружение. Там суетились люди.

— А что это строят? — полюбопытствовал Никитин.

— Чапакурский хан укрепление и большой дом себе строит.

«Может быть, на работу возьмут? — подумал Никитин. — Плотничать я научен, за конём могу ходить. Поучусь обычаю и языку персидскому. Хуже бакинской ямы не будет», решил он и сказал Яхши-Мухаммеду, что они с Юшей останутся пока здесь, в Чапакуре. 

III. По Персии

Городок Чапакур

С помощью Яхши-Мухаммеда Афанасий нашёл работу на постройке дворца. Джигит попрощался с Афанасием и Юшей и поскакал в Бухару. Опять остались они одни, в чужом краю.

Нанялся Никитин добывать глину для кирпичей. Выкопали ямы. С утра он влезал туда и до захода солнца копал глину и насыпал её в телячьи бурдюки. Товарищ его, худой и неразговорчивый перс, вытягивал бурдюки воротом наверх. Другие рабочие месили ногами глину, прибавляли к ней рубленую солому и делали кирпичи. Потом из этих кирпичей выводили стены и обмазывали их глиной.

По вечерам Никитин сколачивал из обрезков досок и брёвен хибарку на окраине города. Он возвращался домой усталый, ел похлёбку из бобов, сваренную Юшей, и тотчас же засыпал.

Надвигалась зима, и Никитин опасался чапакуровских дождей.

Но Афанасию повезло. Управитель перевёл его на строительство дворца.

Сначала Никитин никак не поспевал за товарищами — он не умел работать с персидским топором.

— Неладное орудие, — жаловался он Юше, — зовут «табар», совсем как наш топор, а на деле не то. Топорик махонький, ручка, длинная, как у заступа. Машешь, машешь, а бревно не подаётся.

Он раздобыл себе топор по вкусу, сам вырезал топорище и сразу же стал обгонять других плотников. Работа была совсем чистая и маленьких персидских денежек Никитин теперь приносил домой больше. А Юша приноровился рыбачить. С утра уходил он с удочкой за город, до полудня сидел на гладком чёрном камне недалеко от берега и возвращался домой со связкой рыбы.

Сначала персидские мальчишки дразнили Юшу. Завидев его, кричали; «Хурус!» «Хурус» — по-персидски «петух». Слово это похоже на «урус» — русский. Персидским мальчишкам нравилось дразнить Юшу петухом.

Но потом они подружились. Юша показал чапакурским ребятам, как на Волге, в родном Нижнем Новгороде, ставят силки на птиц, а чапакурцы научили его, как отличать хорошую морскую рыбу от ядовитой и горькой.

По пятницам персы не работали. В этот день отдыхал и Афанасий. С утра возился он по дому: чинил одежду, точил топор и обучал Юшу грамоте.

— Учись, с грамотой на Руси не пропадёшь, — говорил он, усаживаясь в тени около хибарки. — Мало у нас грамотных-то, а везде грамотеи нужны — и при княжеском дворе, и у воеводы, и на торгу, и в монастыре. Вот, гляди, это «аз», видишь? Вот «буки», вот «веди», вот «глаголь».

Сначала Юша старался внимательно слушать Никитина, смотрел, как тот чертит палочкой на песке буквы. Но скоро это занятие ему надоедало, и он начинал глазеть по сторонам: следить за хлопотливой зелёной птичкой, сновавшей вверх и вниз по стволу тополя, или за чёрным жуком, грузно и важно перебиравшимся через соломинку.

Пробовал Афанасий учить мальчика торговому делу, но и купеческая наука не давалась Юше. Он вдруг прерывал Никитина:

— Дяденька Афанасий, а дяденька Афанасий! Иду я вчера с берега к майдану, к торгу к ихнему. Вижу, бегут все, кричат. Побежал и я, а там народу видимо-невидимо. Протолкался. Вижу, лежит на майдане зверь убитый, огромный, с виду вроде кота. Как зовут зверя этого? А ещё скажи: вот джигит баял, нельзя волчью шкуру близко к барабану подносить, а то овечья шкура на барабане со страху заверещит.

Видя, что ученье опять не идёт Юше впрок, Никитин вставал и, надев купленную уже в Чапакуре туркменскую барашковую папаху, уходил в город.

Он бродил по майдану, присматривался к торгу.

Базар Чапакура был маленький и бедный. Торговали на нём бараниной, дынями, оружием. Пряностей продавали мало. Самоцветов, кроме бирюзы, совсем не было.

Никитин прислушивался к речам на майдане. Ему хотелось научиться говорить по-персидски. Татарского языка здесь почти никто не знал, и Никитину трудно было объясняться.

На работе и по дороге домой он твердил разные персидские слова: