За три моря

— Видно, знают, что Асат-хан со дна моря жалобщика достанет, — пробормотал Никитин.

Тем временем всё новые слоны, воины, трубачи и барабанщики проходили мимо ворот.

Наконец появился огромный слон, покрытый белой, с серебряными кистями попоной. На спине его покачивалась резная башенка, а в ней сидел старик в белой чалме, с крашенной хной бородой.

Это был сам Малик-аль-Тиджар, великий вазир, правивший всей страной от имени султана.

«А что, если попытать счастья? Всё равно хуже не будет», вдруг пронеслось в голове у Никитина, когда слон Малик-аль-Тиджара поровнялся с воротами дхарма-сала. Никитин, оттолкнув стражника, бросился вперёд и очутился у ног слона.

Вазир, заметив Никитина, сказал что-то погонщику. Тот остановил слона, вынул из-за пояса тоненькую дудочку. Её тонкое, пронзительное пение сразу перекрыло грохот и бренчанье, крики зевак, рёв слона и звон бубенчиков.

Тотчас же всё смолкло, всё остановилось. Наступила такая тишина, что Никитин слышал своё частое дыхание и размеренное сопение слона.

«Пришла, видно, погибель, — подумал он. — Выдаст с головой обидчику, Асат-хан разделается по-своему. А, была не была! Всё равно Асат-хан целым не выпустит!»

— Что тебе надо, чужестранец? — тихо спросил Малик-аль-Тиджар.

И тогда Никитин стал сбивчиво и торопливо рассказывать про свою обиду. Говорил он по-персидски, но от волнения примешивал в свою речь немало татарских слов, а иной раз вставлял и русские.

— Утешься, чужестранец. Если слова твои правдивы, ты получишь всё, что по праву принадлежит тебе! — сказал Малик-аль-Тиджар.

Он махнул рукой погонщику слона. Снова запела дудка, и ей ответили все барабаны, трубы и литавры. Слоны и кони двинулись дальше. Никитин молча пошёл во двор, к себе в каморку.

На следующее утро Юша прибежал к Афанасию и сказал, что два стражника требуют его.

Никитин вынул из-за пазухи кошелёк и отдал Юше.

— Уходи сейчас же со двора, — торопливо сказал он. — Броди по базару, где полюднее. Сюда не ворочайся. К ночи приходи к реке, там и жди. Коли не приду до утра — беги. Золота в пути не показывай — здесь и серебра вдоволь. Настигать будут — живым не давайся: запытают хуже смерти. Доберёшься до Чауля — плыви за море; в Ормузе ещё застанешь Али-Меджида, а он тебя на Русь доставит.

— Я с тобой, дяденька Афанасий! — проговорил дрожащим голосом Юша. — Куда я без тебя?

— Кто здесь старшой? — закричал Никитин сердито. — Пока я жив — слушайся! Молод ты своим умом жить — пропадёшь и мне не поможешь. Да я вернусь, — добавил он мягко, — жди у реки. Храни тебя пресвятая богородица! — сказал он, перекрестив мальчика.

В сопровождении стражников Никитин отправился в крепость.

У высокой ограды его остановили и обыскали. Затем кто-то бесшумно открыл маленькую дверцу, и Афанасий очутился в саду. Толстый слуга повёл его к лёгкой плетёной беседке, где сидел сам Малик-аль-Тиджар. Он был одет просто; лишь огромная жемчужина на груди да кинжал, осыпанный драгоценными камнями, напоминали, что это всемогущий вазир бахманийского султана.

Никитин упал на колени и поклонился ему в ноги.

Кивком головы вазир отослал слугу.

— Не бойся, чужестранец, — сказал он по-персидски. — Ты получишь назад жеребца своего. Никто тебя обижать не будет.

Афанасий поднялся с колен. Он не мог благодарить. Горло его пересохло.

— Расскажи мне, — спросил его Малик-аль-Тиджар, — куда ты путь держишь?

— Прослышал я, всемогущий повелитель, что осенью великий праздник будет в Шейх-ала-Уддин, — с трудом вымолвил Никитин. — Купцы говорят, там большой конский торг в те дни бывает. Думал лето здесь переждать и по осени туда жеребца вести. Только теперь страшусь здесь оставаться: Асат-хан меня не пожалует!

Вазир хлопнул в ладоши. Вскоре высокий воин со скуластым лицом вошёл в беседку.

— До осени Ахмед останется в Джунайре, — сказал вазир. — С ним поедешь дальше.

* * *

А Юша ходил по Джунайру. Всегда любил он бродить по шумным восточным базарам и в Джунайре часто, отпросившись у Афанасия, на полдня убегал из дхарма-сала.

Но теперь базар быстро наскучил ему. Ни крики и зазывания купцов, ни пляски уличных танцовщиц, ни бой барабанов — ничто не занимало его. Неоднократно порывался он вернуться к дхарма-сала, но всякий раз вспоминал запрет Афанасия.

Часто чудилось Юше, что кто-то следит за ним, и тогда он хватался за нож, спрятанный за широким поясом.

«Один-одинёшенек!» думал он тоскливо. Всё вокруг теперь казалось чужим и враждебным.

Так бесцельно бродил он до темноты и в условленный час спустился к реке.

— Юша, где же ты? — раздался знакомый, родной голос.

Юноша бросился к Никитину.

— А Васька? — крикнул он.

— Дома твой Васька, — весело ответил Никитин.

Индийские грозы

Солнце палило всё сильнее и сильнее. На закате оно становилось багровым — совсем как на Руси в сильный мороз.

Едкая красная пыль носилась в воздухе и покрывала ограды, дома и пожухлую, сморщившуюся листву.

Скотина жалобно мычала в стойлах.

Васька совсем отказывался от еды. Он похудел, бока его втянулись, даже прекрасная шерсть его потеряла свой атласный глянец.