За три моря

Они быстро добрались до соседнего караван-сарая, где умер аравийский купец. Их, видимо, ждали. По знаку Али-Меджида, стражник повёл их к коновязям, и при свете луны Никитин увидел такого арабского жеребца, о котором мечтал лишь во сне: белого, сухого, ловкого и порывистого, с маленькой злой мордой, мягкими розовыми губами.

Молча стоял Афанасий перед жеребцом, пока Али-Меджид не тронул его за плечо:

— Берёшь коня?

— Как же не взять? Конь-то какой! — восхищённо сказал Никитин.

Утром Никитин весело объявил:

— Ну, Юша, собирайся в путь-дорогу, дал нам господь удачи! — И рассказал мальчику о своей ночной покупке.

Юша был счастлив. Ему уже надоело в Ормузе.

По совету Али-Меджида, Никитин оделся персианином и назвался Хаджи-Юсуфом из Хорасана. Юше дали имя Али.

Грузиться на корабль пришлось ночью: Махмуд боялся, что днём кто-нибудь узнает белого коня, которым все любовались в конюшне арабского купца.

Ещё днём Никитин побывал на корабле. Из Ормуза в Индию плавали на невысоких судах с одним парусом. В Индии железо было очень дорого, поэтому судно сбивали без гвоздей. Доски прикрепляли деревянными клиньями или перевязывали канатами. На судне, кроме Никитина, ехало ещё пять персов-купцов со своими конями. Заблаговременно на корабль погрузили ячмень, но потом, к удивлению Никитина, принесли полдюжины конских шкур с хвостами.

— Зачем в Индию шкуры конские везти? — спросил Никитин Махмуда.

Тот засмеялся:

— Кто везёт коня в Индию, тому индийские владыки дают скидку с тамги — с пошлины на другие товары, что он привезёт с собой.

— А зачем же шкуры везти? — ничего не понял Никитин.

— А если конь в море издохнет? — лукаво улыбнулся Махмуд. — Чтобы купцы не несли убытка, за издохшего коня, как за живого, они получают скидку с тамги. Нужно только сдать властям его шкуру. Вот и придумали ормузские купцы скупать за бесценок в Персии шкуры павших лошадей и везти их в Индию, чтобы получить скидку с тамги.

Никитин только головой покачал — так удивили его хитрости купеческие.

Вечером Никитин с Юшей помолились Николаю-угоднику — заступнику всех плавающих, защитнику от великих бед, стерегущих путника в море. Потом они провели жеребца по ормузским улицам. Али-Меджид и Махмуд помогали им. Подкупленная стража пропустила их через ворота. В темноте подошли они к берегу, по сходням завели жеребца на судно, где стоял уже десяток коней.

— Прощай, друг. Занесёт тебя бог в Самарканд — дорогой гость будешь. Юша, Афанасия слушайся, он у тебя вместо отца, — сказал Али-Меджид на прощанье.

— Прощай, милый человек, — проговорил Никитин. — Вовек твоего добра не забуду. Утешил и призрел ты меня на чужбине.

— Ничем не могу заплатить долга жизни. Счастливый путь!

Ветер надул парус. Корабль поплыл в Индию..

IV. В Индии

Индийская ночь

Ещё сквозь сон услышал Афанасий ржание. Где-то поблизости, заливаясь, ржал конь. Не сразу понял Никитин, где он, что с ним.

Вновь повторилось ржание. Афанасий вскочил, вышел из каморки и пересёк пустой, залитый луной двор. У входа в конюшню, свернувшись клубком и покрывшись с головой белой тканью, спал конюх. Никитин перешагнул через него и вошёл в тёмное тёплое стойло. Скорее угадал он, чем увидел голову белого жеребца и положил ему руку на шею. Жеребец вздрагивал мелкой дрожью. Афанасий начал легонько гладить его, приговаривая: «Васька, Васька!» Жеребца звали пышно: «Вазир»[19], но Никитин переделал его имя на простое, родное: «Васька».

«Дома подвалил бы жеребцу сена либо подсыпал овса, а здесь, в Индии, коней кормят по-чудному, — думал он, возвращаясь к себе. — Вот и приходится держать этого бездельника, — сожалел Никитин, снова перешагивая через безмятежно спавшего конюха. — Лентяй он и лежебока, всё его дело — приучить коня к диковинному индийскому корму. Приучит — выгоню», решил Никитин, выходя во двор.

Идти в дом, в духоту, не хотелось. Никитин знал, что долго не заснёт.

Больше месяца жил Афанасий в Индии, а всё не мог привыкнуть к сухому, жаркому индийскому климату — плохо и тревожно спал, часто просыпался, утром вставал измученный, не освежённый. У него часто болела голова, звенело в ушах.

«Стар становлюсь», подумал он.

Юша легче привык к индийской жаре. Вот и сейчас он мирно спал в душной каморке дхарма-сала — подворья индийского. Никитин постоял, послушал. Васька, видимо, успокоился, в конюшне было тихо.

Ощупью в темноте он нашёл тетрадь, перо, дорожную медную чернильницу, вышел во двор и сел у колодца.

Он любил записывать по ночам. Днём в караван-сараях и дхарма-сала вечно царили гомон и сутолока, а теперь, в тишине индийской ночи, ничто не мешало его мыслям.

Ярко светила луна.

Он прочёл последнюю запись и начал писать о том, как поплыли из Ормуза, как наконец высадились в Чауле, в первом индийском городе.