За тридевять планет

Дальше ученые (я рад, что в большинстве своем это были иностранные ученые) объявили шовинистами всех, кто считает, будто во Вселенной возможны копии здешней жизни. Причем шовинизм этот подразделили на звездный, углеродный, интеллектуальный, молекулярный и... не знаю какой еще. Ну, думаю, вы и даете, господа ученые! Предположить, что есть планеты, по которым ходят нормальные люди, наделенные нормальными (с нашей точки зрения, нормальными) чувствами и влечениями,- это, оказывается, шовинизм.

Углеродный или интеллектуальный, не знаю какой, но шовинизм. А вот думать, будто ничего подобного нет, будто по тем же планетам ползают пауки с огромными головами и тоненькими ножками, то это... Что же это такое, скажите на милость? Патриотизм, что ли?

Нет уж, господа хорошие, избавьте нас от такого патриотизма, подумал я.

Усевшись за столом здешнего Эдьки Свистуна, я переписал интересовавшие меня абзацы, вырезал и вложил в рукопись картинки, изображающие инопланетян, как их представляют здешние ученые, и принялся хохотать. "Ха-ха-ха!" - вот так. Нет, открывать тайну, признаваться, кто я такой и откуда, пока не стоит, подумал я. Во-первых, Фрося... А во-вторых, зачем вносить сумятицу? Хватит и того, что мальцыогольцы знают.

Но эти мысли мелькнули и пропали, и я опять вернулся к здешней действительности.

- Так откуда же ты взял, что Катя уродина?

- Помнится, ты говорил что-то в этом роде...

- Я? Говорил? Не может быть! Николай Николаич славный человек, жена его в молодости была настоящей красавицей, я и то был неравнодушен к ней одно время, и дочь как дочь. Правда, она пошла не в мать, не в отца, а в доброго молодца, но какое это имеет значение.

- Выходит, мне приснилось. Бывает, увидишь во сне, а кажется, что это было на самом деле.

- Да, но купля-продажа...

Меня выручил Андрей Фридрихович. Повторив, что ему (то есть мне) нельзя на курорты ездить, он умолк и сосредоточенно уставился в одну точку.

Через минуту он изрек:

- Недостаток воспитания!

Потом помолчал немного и со вздохом добавил:

- Историю надо было лучше учить. История, между прочим, тем и хороша, что дает примеры на все случаи жизни.

- Да, да... Конечно...- почти выпалил я, ободренный поддержкой с фланга.- Именно недостаток воспитания! Если бы можно было все начать сначала, я всю жизнь посвятил бы историческим наукам.

Ведь прошлое не только фундамент, на котором зиждется настоящее, но и пророческое указание на будущее.

Последняя фраза принадлежит не мне. Читатель, должно быть, помнит, что ее любил повторять кстати и некстати наш, земной Андрей Фридрихович. Он, бывало, вставал из-за стола, усыпанного чернильными пятнами, становился в позу и произносил эту фразу четко, вдохновенно, как будто ею, этой фразой, как ключиком, открывал дверь в новые миры.

- Вот именно! - подхватил здешний Андрей Фридрихович, довольный моим признанием.

Один Иван Павлыч остался в стороне от разговора.

Его не интересовали ни Катя, ни исторические науки, ни проблемы воспитания. Он впал в оцепенение и почти не двигался. Лишь под конец вдруг встрепенулся и подошел к окну. Прислушался. За окном раздавались чьи-то шаги.

- Идут...- сообщил Иван Павлыч.

И не успел он сказать, кто идет, как в комнату, где мы сидели, вошли Пелагея и Лизавета, которую мы из уважения к председателю будем звать Лизаветой Макаровной. Да на этой планете ее так и зовут.

V

Пелагея, как и позавчера, была в мини, а Лизавета Макаровна в шортах защитного цвета, которые плотно обтягивали ее уже далеко не молодые бедра, и в кофточке, тоже защитного цвета, очень короткой, я бы сказал, до неприличия короткой, какие у нас носят разве что на пляжах.

Это неглиже меня сначала просто ошарашило. Ну, Фрося, думаю, и вообще молодые, куда ни шло. Там есть хоть какой-то смысл, ну, если не смысл, то хоть желание показать свою красоту и молодость. А какие чувства движут Лизаветой Макаровной, когда она облегчает свои одежды до самых, самых крайних пределов? Я не видел в этом никакого смысла. Что касается желания... Сначала я и желание отвергал. Но, пораскинув умом, решил, что рубить сплеча не годится.

Как знать, возможно, желания на этой планете остаются. Все проходит, а желания остаются.

- Хороши! - сказала Лизавета Макаровна, не считая нужным поздороваться.- Сидят, тары-бары разводят, а в это время...- Она перевела дух и возбужденно продолжала: - А в это время наш Алешенька в космосе летает!

- Да ну? - вздрогнул Иван Павлыч.

- Не может быть!- не привстал, а как-то привскочил в кресле Петр Свистун.

Я не знал, о каком Алешеньке идет речь. Лишь немного спустя понял, что Лизавета Макаровна и все остальные имеют в виду капитана Соколова. Да и понять нетрудно было. После всякого рода восклицаний, вроде тех, которые я привел выше, Иван Павлыч и Петр Свистун подошли к Пелагее и поцеловали ее в лоб. Андрей Фридрихович тоже поцеловал, но не в лоб, а в темя, потом вытер губы носовым платком и включил телевизор.