За тридевять земель (СИ)

Как Василиса и надеялась, за время её отсутствия в комнате ничего не изменилось, разве что запах стал менее ядрёным. Контрабандист так и лежал, свернувшись клубочкам, зато Гриша попытался принять позу увечной морской звезда, раскинув в стороны руки и ноги, отчего наполовину сполз с дивана на пол. Во сне его лицо стало очень красивым, но с каким-то детским обиженным выражением.

Василиса немного посмотрела на парня, он, видимо, почувствовал взгляд, потому что ласково произнёс «Васёна» и жалобно засопел. Василиса зашипела сквозь зубы, немного побормотала про самодеятельных свах и манипуляторов, потом вышла на середину комнаты, подняла фляжки и пивом и рявкнула:

— Подъём!

Контрабандист, стремительно, пожалуй, даже быстрее, чем это делала Ликси, развернулся из клубка, сел и попытался сунуть руку под отсутствующую подушку. Столь же быстро он оценил ситуацию и жадно уставился на пиво. Гриша, вполне закономерно, свалился с диванчика и теперь сидел на полу, хлопая синими глазами. Лицо его уже не казалось таким красивым, хотя обиженное выражение на нём осталось.

Василиса подошла и вручила страдальцу баклажку, к которой парень тут же присосался, сообщив между глотками:

— Вась, я тебя люблю!

Она хотела привычно ответить: — Я тебя тоже, — но почему-то не решилась, и вместо этого, вручая второму страдальцу его долю, констатировала:

— И это правильно. Меня нужно любить, ценить, и вообще на руках носить.

Гриша отставит пустую тару и грустно усмехнулся, а хрупкий с виду, невысокий контрабандист, отсалютовал баклажкой и доложил:

— Я готов!

После чего он легко, без напряжения, подхватил Василису на руки и закружил по комнате. Обычно спокойный Гриша почему-то вдруг вызверился и заорал:

— А ну-ка, поставь чужую девушку на место!

Контрабандист, продолжая кружиться, и, кажется, даже насвистывать какую-то зажигательную мелодию, в такт ей весело пропел:

— Так ведь девушка — ничья, и уж точно — не твоя.

Взглянув крем глаза на Гришу, он остановился, поставил Василису на пол, и закончил уже не в рифму:

— С твоей я знаком.

Усмехнувшись, он взлохматил волосы и пошёл к двери, но на пороге остановился и решительно повернулся к Василисе:

— Так дело не пойдёт, ты ведь, можно сказать, мне жизнь спасла — это я про пиво. Так что я буду последним волосатым крабом, если не скажу спасибо и не предложу хотя бы на денёк пойти в море на моей «Летучей рыбе». Согласна? Да, меня зовут Галь. А ты…

— А я — Ася, то есть — Василиса, здесь, наверное, можно…

Галь рассмеялся:

— Да уж, здесь — не в Тридесятом. Ну, пошли?

Василиса покосилась на Григория и капризно спросила:

— А паруса там какие?

— А какие нужно?

Наморщив лоб, девушка задумалась, потом неуверенно начала перечислять:

— Идеально, конечно, было бы в мелкий цветочек. Понимаю, что это — не серьёзно, тогда, может быть, в клеточку? Знаешь, в такую красно-белую, как скатерти в итальянских ресторанчиках, только крупную?

Одобрительно кивнув, Галь заключил:

— Значит, не пойдёшь. Ну, всё равно — наш человек. Это, уж извини, проверка такая: затребует девица алые паруса или нет.

— Что, кто-то просит?

— А ты как думала? Некоторые даже очень настойчиво, — и он покосился на Гришу.

Василиса помрачнела:

— А ведь если для туристов и вас полностью откроют, наверняка кто-нибудь устроит аттракцион с катанием по бухте. Только представь: вся бухта — в алых парусах, и на на твоей — они же, а под ними — штук тридцать толстых дур. Ну, или тощих, с губами…

Посерьёзнев, Галь ответил резко:

— Вот поэтому я и буду бороться до конца с этой туристической авантюрой. Для избранных — да. Но не для тех, кто сам себя избранными назначил, а для тех, кого мы выберем. Вот его, — он кивнул на Гришу, — мы выбрали. И ты тоже можешь в любой момент…

Василиса рассеянно кивнула:

— Могу, — и продемонстрировала явно не совсем простому контрабандисту засветившееся колечко на мизинце.

Тот ошеломлённо вгляделся в кольцо, потом поклонился и почтительно поцеловал руку:

— Хранительница, я счастлив, что вы с нами. Всем, чем смогу…

Ещё раз поклонившись, Галь вышел, а Василиса вернулась к заброшенному Григорию и села рядом с ним на пол:

— Может быть, расскажешь, с чего вдруг такой загул? И как сюда добрался — Галь провёл?

Гриша помотал головой и деревянным голосом ответил:

— Загул — потому что с Ингой поругался. А сюда — из дома, в сказку знакомый леший провёл, а в Лисс — по твоему кольцу.

— Ну, милые бранятся… Из-за чего хоть?

— Она отказалась к нам в деревню ехать, с моими родителями знакомиться. Вернее, согласилась, но только на один день: утром — туда, вечером — обратно.

— Да какая муха её укусила?

— Сказала, что и так всю жизнь на хуторе проторчала дырсой кверху, и видеть больше такую жизнь не хочет.

— Какой хутор? Она ведь из Риги, и мама — какой-то начальник в мэрии. А дырса — это что? Хотя по смыслу — догадываюсь.

— Вот и я о том же. Зачем врать-то было?

— Слушай, ну, её можно понять: мы все такие городские и крутые, и тут крестьянка-хуторянка…

— Особенно я — городской и крутой.

— Гриш, все мы пытаемся выглядеть не теми, кто есть. Поговори с ней, Инга ведь тебя любит…

Григорий тоскливо вздохнул: