За убегающим горизонтом

Странную картину представляли собой экипажи обоих кораблей. Тропические ливни, томительный зной, сменяющийся холодом, изнурительная работа, недоедание, превратившееся в голод, болезни неузнаваемо изменили облик матросов. Их истощенные, загоревшие до черноты, обветренные лица покрылись цинготными пятнами. Истрепавшаяся одежда висела лохмотьями. Многие по-пиратски повязывали головы шейными платками. Почти у всех на поясе висели длинные ножи для защиты от диких зверей и ядовитых змей. Лишь один Аотуру, изящный и грациозный в своем парео, походил на актера, попавшего в шайку разбойников. Неизменно подвижный, веселый и приветливый, таитянин оставался таким же обаятельным, каким был у себя на родине.

Через несколько дней, после того как корабли вышли из бухты, открыли новые острова. Бугенвиль назвал их именами офицеров — Бурнана, д Орезона, Бушажа и лично нанес на карту. Все эти острова располагались редкой цепочкой вдоль северо-восточного побережья острова Новая Британия.

Для экипажей сшили одежду из парусины, но почти все ходили босиком. Пришлось снова значительно сократить пищевой рацион. Бугенвиль постоянно внушал спутникам: нельзя падать духом. Даже в самых тяжелых обстоятельствах побеждает терпение и выдержка. Он приказал вечерами устраивать танцы, как и в благополучные времена похода.

Прошло еще несколько недель. За это время обнаружили новые земли и среди них остров Анахорет, названный так потому, что его жители не обратили почти никакого внимания на два судна, идущие под парусами.

Корабли лавировали среди многочисленных островков, расположенных к северо-востоку от Новой Гвинеи, Бугенвиль дал этому архипелагу наименование Эшикье — Шахматная доска (острова Ниниго).

Положение ухудшалось тем, что остатки провизии испортились. Люди ели протухшую солонину, с трудом подавляя тошноту. Половина экипажа уже не могла работать. Даже любимец Бугенвиля, боцман Пишо, погрустнел. Он проплавал более полувека, ему пришлось испытать всякое, но и он слег от жестокой цинги.

Наконец корабли оказались у побережья Новой Гвинеи. Дул слабый юго-восточный бриз. Шли дожди, сменяющиеся ясной погодой и полным штилем.

Однажды на фрегате прозвучали сразу две тревоги. Марсовый заметил длинную полосу прибоя. Бугенвиль тотчас отдал приказание положить лево руля, но с бака закричали, что под судном мель. Легли в дрейф. Наутро на расстоянии всего нескольких морских миль открылся голландский остров Боеро (Буру). Когда суда приблизились, морякам предстала сказочная страна: на берегу бродили стада тучного скота, высились кокосовые пальмы. Земля изобилия!

Французы жадно смотрели на берег. Но прекрасный остров для них был подобен миражу: голландцы никого не пускали в свои владения. Все губернаторы неуклонно выполняли приказ — отгонять иностранные корабли, прибегая, если нужно, к оружию. Баснословные богатства, извлекаемые при чудовищной эксплуатации заморских владений, текли в Голландию — в кладовые банкиров, купцов и ростовщиков.

Но иного выхода не было, и Бугенвиль приказал идти прямо в гавань острова.

Пожалуй, никогда еще начальник экспедиции не испытывал такого раздражения. Двое голландцев — вежливые, обходительные люди, ничего плохого не желающие ни лично ему, ни его экипажу, — поднялись на борт фрегата и потребовали от имени резидента острова Боеро, чтобы корабли вышли в море немедленно же. Ярость Бугенвиля увеличивалась оттого, что приходилось так или иначе вступать в объяснения с бездушными чиновниками.

Что сказать резиденту? Что он предпринимал путешествие во имя науки? Что он пересек Тихий океан для того только, чтобы пополнить ее кладовые новыми сокровищами? Он схватил лист бумаги с твердым намерением проклясть резидента и всю его чиновничью свору. Но вместо этого написал:

«Выйдя с Малуинских островов и направляясь в Индию через Южное море, французские корабли из-за встречных муссонов и недостатка продовольствия не смогли дойти до Филиппинских островов, а поэтому вынуждены были зайти в первый попавшийся порт Моллукских островов за безотлагательной помощью, которую я, Луи Антуан де Бугенвиль, командир обоих кораблей, прошу оказать во имя человечности».

Бугенвиль просил передать резиденту на словах, что он, Бугенвиль, не тронется с места и не позволит кому бы то ни было поднять якоря, хотя бы всему экипажу пришлось тут же, на виду у всего населения острова, умереть голодной смертью.

Учтиво улыбаясь, оба чиновника расшаркались, надели шляпы с широкими полями и отбыли на берег.

Через два часа от резидента, Генриха Оумана, пришел ответ. Оуман просил господ офицеров сойти на берег и быть его личными гостями. Резидент занимал огромный дом, обслуживаемый целой армией невольников.

«Со времени древних сатрапов никто не жил в такой роскоши», — подумал Бугенвиль.

Ужин, приготовленный для офицеров, вызвал не просто восхищение, но изумление.

Первым устремился к столу принц Нассау. Бугенвиль остановил его властным движением руки.