За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

— Нет, нет, не могу! — заторопился Коста. — Не знаю, сколько мне здесь пробыть удастся, хочется друзей проведать. А это вам на хозяйство, — он положил на стол несколько бумажек. — Рад бы больше, да нету…

— Что вы, Коста Леванович! Ни в чем мы не нуждаемся! Ни к чему нам деньги ваши! Самим небось нелегко приходится. А за нас не тревожьтесь!

Но Коста не стал слушать возражений Варвары Никифоровны и, попрощавшись, быстро вышел.

19

Владикавказ тонул в ночном снежном мраке, тускло мерцали редкие керосиновые фонари. Но и такой город казался Коста прекрасным. Последние дни тоска по родному городу, по друзьям, по Анне Цаликовой стала невыносимой, как боль. Все осточертело и работа в конторе, и каторжный труд рудокопов, которым он не в силах был помочь.

Куда идти? К Шанаевым? Но их дом под постоянным наблюдением полиции, и Каханов тут же узнает о приезде Коста. К Цаликовым? Словно тоненькая игла кольнула сердце при мысли, что всего несколько улиц отделяют его от Анны. Стоит пройти прямо, свернуть направо, потом налево, позвонить в дверь, и он увидит ее. Но нет… Анна не отвечала на его письма. Может, ей даже неприятно будет его неожиданное появление? Или она молчала потому, что у них в доме случилось что-то недоброе?

Да, сначала надо обо всем разузнать. Так куда же?

Ну, конечно, к Шредерсам…

Коста остановился возле знакомого двухэтажного дома и, оглянувшись, — не следят ли за ним, — быстро вошел в подъезд. Он позвонил, но ему долго не открывали — час поздний, во Владикавказе гость в такое время — редкость. Наконец раздались шаркающие шаги и сам хозяин спросил негромко:

— Кто там?

Коста назвался.

— Коста Леванович, родной! — послышался радостный голос Варвары Григорьевны. Дверь открылась, и Коста очутился в объятиях друзей.

Он размотал башлык, снял шапку и шубу.

— У вас, как всегда, тепло и уютно, — говорил он, оглядываясь и потирая замерзшие руки.

— К печке поближе садитесь, — наперебой предлагали хозяева. — Надолго ли? Неужели освобождение из Петербурга пришло?

— Не до меня, видно, в Петербурге. Протест мой как в воду канул, — махнул рукой Коста. — Затосковал я по родным местам, по друзьям, вот и приехал. Да и горе у меня — отца похоронил. Как он печалился, перед смертью, все головой качал и повторял: «Не послушался отца, лаппу, не пошел на военную службу, вот и нет тебе в жизни удачи». Добрый был старик, мы любили друг друга, но понять меня он так и не смог.

Коста грустно опустил голову и после длинной паузы спросил:

— Что Цаликовы?

Варвара Григорьевна сделала незаметный знак мужу, он поднялся и, сославшись на какие-то дела, вышел из комнаты.

— Вас Анна интересует? — прямо спросила Варвара Григорьевна, едва они остались одни.

— Да, — коротко ответил Коста.

— Ей не дает покоя молодой офицер осетинского конного полка.

— Дзамболат Дзахсоров? — спросил Коста.

— Да.

Коста вскочил с кресла и зашагал по комнате.

— А она?

Варвара Григорьевна пожала плечами.

— Не знаю, но кажется, влюблена…

На лестнице раздался громкий топот. В дверь грубо и настойчиво стучали.

— Полиция! Откройте немедленно!

Коста понял — это за ним. Все-таки выследили!..

В комнату вошли два вооруженных полицейских. Один из них — высокий, худощавый, с закрученными вверх усами — окинул Коста пристальным взглядом.

— А мы с вами, кажется, встречались? Или не помните, господин Хетагуров?

— Как не помнить! — усмехнулся Коста. — Вы провожали меня в Карачаевские горы… Что вам угодно теперь? Зачем беспокоить людей в поздний час?

— Вас встречаем, голубчик! — осклабился усатый. — Уж простите, на станции разминулись. Просим следовать за нами. Приказано доставить в управление. Служба-с!

20

Светало. Три вооруженных жандарма вели Коста в тюрьму. И как нарочно, по той самой улице, где он впервые встретился с генералом Кахановым, — в день именин, когда он, Коста, танцевал с Анной Поповой;

Вот он, «высокий барский дом» и «подъезд с гербом старинным». Вот и Чугунный мост, по которому весенним утром прогрохотала карета, увозя его счастье. Как давно это было! Тогда ему казалось, что не может быть горя сильнее. И только сейчас, похоронив отца, узнал он, что есть беда страшнее, непоправимее: смерть родного человека.

Он старался скрыть от отца, что выслан из Владикавказа, — щадил старика. Но, видно, недобрые языки проболтались. И отец призвал его к ответу.

— За что тебя, лаппу, так сурово покарали? — строго спрашивал он сына в их последнюю встречу. — Ты против света пошел, лаппу?

— Нет, нет, Леуа! — отвечал Коста. — Не против света, а против тьмы! На весь Кавказ одна была школа для наших девушек — и ту прикрыли… Вот против чего я пошел.

— Нет, лаппу, нет, — недоверчиво качал головой отец. — Ты, говорят, песни недозволенные сочиняешь! Остепенись, горе ты мое! Без мира с начальством в наш век не проживешь…

И вот умер старый Леван. И некому больше бранить Коста, наставлять на путь истины. Одиноко на земле. Сестра Ольга? Но она совсем чужая — такой уж воспитала девочку Кизьмида. «Отец, отец! Прости меня»… — с горечью думал Коста, идя на рассвете до морозной улице.