За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

Как я ни старался, добрейшая Елена Александровна, уберечь свой кошелек от влияния петербургского климата, но мне это не удалось, — в первую же неделю он зачах и отощал. Ввиду этого с очень большим конфузом прибегаю к Вашему великодушию и слезно молю Вас выслать мне «добавочных» хоть 50 руб… По делу моему до сих пор не выяснилось ничего; очень вероятно только, что мне устроят с Голицыным свидание на почве, чуждой чопорной официальности… Стараются, конечно, женщины во главе с одной очень влиятельной фрейлиной. Повезли меня к ней на дом, познакомили, и я, грациозно усевшись в ее будуаре, на позолоченное кресло, делая ей глазки, поведал ей с восточным красноречием всю свою печальную повесть… Ахам, охам, закатываниям глаз, нервным движениям рук, ног, плеч и т. д. не было конца… Я был в восторге от впечатления, произведенного моим рассказом, и уже заранее торжествовал победу над Кахановым… На другой день я отвез ей копии сенатских указов. Вчера она была у Голицына, но не застала его. Голицын, узнав, что в его отсутствие была у него моя патронесса, немедленно командирован к ней своего чиновника особых поручений кн. Куракина. Последнему она и выложила все, рекомендуя меня как своего старого знакомого, известного ей за самого скромного и благонамеренного еще со времени бытности моей в академии. Куракин, хорошо и сам знакомый, как оказывается, с моей кахановщиной, сегодня должен был обо всем доложить его сиятельству. Сейчас уже половина 5-го вечера, но мне пока ничего не сообщили о результатах доклада Куракина. Другие разведки идут в Министерстве внутренних дел… О них совсем еще ничего не могу сказать. Познакомился я с редактором «Петербургских ведомостей» кн. Ухтомским — милейший господин, прост, умен, молод, красив, брюнет и, кажется, холостой. Очень извинялся и уверил меня, что статья моя уже в типографии и что на днях мне пришлют корректуру. Просит сотрудничать всегда… Итак, до скорого свиданья! Передайте же всем не забывшим о моем существовании мой душевный привет с глубоким реверансом…»

«Юлиане Александровне

Цаликовой 13 марта 1899 г.

С. -Петербург

«Фини ля комеди! — как говорят французы,

Фини! — приходится и мне теперь сказать,

Хоть и не следует в устах кавказской музы

Французские слова в речь русскую мешать…

Финн ля комеди… да, финн! Черт знает что! — Пенза! Хоть бы Тула или Калуга, — все бы веселее, — пел бы себе: «Тула — родина моя»! а то Пенза! — фи!.. Да, фини!! Кн. Голицын не пожелал даже видеть меня, — не принял…

Сегодня он через своего чиновника особых поручений кн. Куракина (все ведь князья!) объявил моей патронессе-фрейлине, что он теперь ничего не может сделать… Вопрос, говорят, решен в совете (при главноначальствующем), и он не имеет права отменять постановления совета, и сам он здесь ни при чем… «За что же его, за что?» — О!!! Очень много, очень много доводов и неопровержимых доказательств его агитации против правительства и администрации… О, очень много!..» — с пафосом заявил кн. Куракин на вопрос моей патронессы. — «Какие же, какие доказательства?» — О-о-о!!! Очень много!!. Ему никак невозможно помочь… Постановления совета главноначальствующий может и утвердить, и изменить, и отменить. Он просто, чтобы отвязаться от Каханова, подмахнул свою подпись на протоколе совета и теперь, конечно, ему уже неудобно взять ее назад. Формальность соблюдена вполне, так что и обжаловать их решение некуда. Когда я упомянул о прошении на высочайшее имя, то сама фрейлина заявила решительно, что прошение все равно не дойдет до него и на него ответят отказом без его ведома… В Сенат… опять в Сенат?.. Но, кажется, состоявшееся в таком порядке постановление главноначальствующего не подлежит никакой кассации.

Спросим юристов, послушаем, что скажут, а пока я все-таки твердо верю, что «если бог не выдаст, — свинья не съест»…

«Анне Александровне Цаликовой

28 марта 1899 г.