За волной - край света

Проследив направление взгляда Безбородко, президент Коммерц-коллегии менее всего предположил, что секретаря императрицы занимает вопрос изменчивости питербурхской погоды. Он был уверен, что Безбородко сейчас взвешивает на весах бесшабашной, но такой многодумной головы все «за» и «против» выслушанного предложения. С уверенностью можно было сказать, что мысленно секретарь императрицы сей миг побывал во многих кабинетах высокопоставленных чинов империи, в Сенате, наверняка не раз вгляделся в лицо вершительницы судеб России. И Воронцов его не торопил. «За» и «против» было немало. Но не пересуды, размолвки, недоразумения и разноречия, пускай даже дворцовые и министерские, занимали секретаря императрицы. Он был великолепный знаток изменчивости дворцовых настроений, непостоянства стремлений, зыбкости позиций и более чем кто-либо другой умел направить общее настроение в нужное ему русло. Мысли его шли значительно дальше. Надо было решить будущее восточной торговли империи.

Традиционно российская коммерция на востоке ориентировалась на Китай. Отсюда приходили многие необходимые России товары. Новая торговая дорога в Японию не должна была затруднить этот путь, но, напротив, помочь его расширению. Помочь ли? И наконец, секретарь императрицы решил, что да, это будет именно так, ежели эти дороги не перекрестятся, но пролягут, дополняя одна другую.

Однако, обращаясь к единой правде, следует заметить, что на принятие секретарем императрицы решения повлияли не только соображения государские, но и доброе расположение духа. К тому же в столь хорошо начавшийся день он не хотел огорчить отказом приятного ему графа Воронцова.

Безбородко отвел взгляд от, казалось, столь увлекших его облаков за окном и сказал президенту Коммерц-коллегии:

— Я поддержу ваши начинания.

Воронцов молча склонил голову.

Странные, однако, метаморфозы случаются в делах государственных. Но вот, казалось бы, какой путь, далекий от славных живописных итальянских мастеров до российских первопроходцев и торговли российской же на землях восточных? Ан итальянские шедевры счастливой картой стали в их судьбе. А впрочем: сегодня карта легла на стол и ее козырь не побил, а завтра что? Ее величество императрица Екатерина любила в долгие питербурхские вечера на зеленом сукне разбросить картишки. «Сие,— говорила она,— развлекает отменно». И ее придворные к игре этой были весьма и весьма привержены.

Люди великие забавниками бывают большими.

* * *

Уже к ночи, когда окна закрыла темнота, Иван Ларионович вдруг услышал со двора шум, ржание коней, крики, собачий бешеный лай. Псы рвались с цепей. В голове у Голикова мелькнуло с неудовольствием: «Кого нелегкая принесла?» Он прислушался. Хриплый, взахлеб лай прервался, и тут же внизу хлопнули дверью. Сильно, без страха. Иван Ларионович начал подниматься со стула. Только откушал чая и сидел в мягком стеганом домашнем тулупчике, доброй рукой прикидывал на счетах разные пустяки. Мелочи подбирал порядка для. Пальцы легко, с видимым удовольствием ходили по счетам. А тут остановились. Застыли на круглых костяшках. Голиков с раздражением хекнул в нос. В дверь комнаты, куда и домашние царапались осторожными ноготками, крепко толкнулась сильная рука. Иван Ларионович гневно оборотился всем телом. Не крикнул, но видом выдал: как, кто, пошто такое? Лицо налилось кровью. Под эдакое настроение не один считал крутые ступени голиковского дома. Да еще с такой поспешностью, что кости трещали.

Иван Ларионович в гневе был несдержан.

В дверях стоял Шелихов. Бараний тулуп на нем коробился от снега, шапка, валенки в наледи.

— Здорово, Иван Ларионович,— густо крикнул с порога. Шагнул к Голикову, обдавая морозной свежестью ввалившегося прямо с ветра в домашнее тепло человека. Пламя свечи на столе качнулось, чуть не погаснув. Шелихов обхватил Ивана Ларионовича толстенными в бараньих рукавах ручищами, притиснул к заснеженной овчине.— Не ждал? — загудел непривычно громко для тихого голиковского дома, прижал теснее лицо старика к обмерзшему тулупу. Сил-то было много, да и забыл, что так и помять можно.

Иван Ларионович отстранился и, потирая ладонью оцарапанную о колючий тулуп щеку, тут только до конца понял, что перед ним его Гришка. И засуетился по-стариковски, затопал валеночками. Шелиховский напор всегда его ошеломлял и обескураживал.

Григорий Иванович, широко шагая по комнате, скинул тулуп, швырнул на стоящий в углу сундук, снял шапку и тоже зашвырнул на сундук. Как с заснеженной ели на половички, на навощенный пол сыпался с него морозный дрязг, пятная и в беспорядок приводя аккуратную домашность.

— Не ждал, не ждал,— гудел Шелихов,— а я вот он!

И опять вышагнул на середину комнаты, поколебав пламя свечи. В просторных покоях Ивана Ларионовича стало тесно от широких шелиховских плечей, размашистых рук, саженных шагов.

— Прямо с дороги,— сказал Григорий Иванович,— дома еще не был, а уж как хочется увидеть Наталью Алексеевну, но вот к тебе. Мимо проехать не мог. Как она там, Наталья моя?