За волной - край света

Генерал так рассудил перед разговором с Шелиховым: книжица хотя и невелика, но Цензурный совет прошла, а то знак, и не меньший, чем письма Федора Федоровича Рябова. Здесь не без совета с высокими лицами было, и следует купца поддержать. Вот оно — слово с нужных верхов сказало свое. Хотя, впрочем, сомнения у генерала оставались.

Но Шелихов мыслей генеральских не читал. У него о другом была дума, и, как ни ласкали слух слова о книжице, повел разговор об Охотской навигаторской школе и о возможности помещения в нее алеутов.

— Ваше превосходительство,— сказал напористо,— выигрыш виден в том явный.

Генерал задумался. Понял: любезностями купчина широкоплечий не удовлетворится. И, поразмыслив, решил шаг вперед сделать.

— Ну что ж,— ответил,— такое, пожалуй, можно. Я распоряжусь.

Шелихов в душе возликовал, подумав, что одно это многого стоит. И хотя угадывал натяжку в поведении генерала, а в словах слышал недоговоренность, продолжал гнуть свое.

— Ваше превосходительство,— сказал,— я об экспедиции в Японию, о коей вы любезно сообщили компаньону моему Ивану Ларионовичу Голикову, хочу спросить вас.

У генерала неопределенность в лице промелькнула.

— Компания,— настойчиво продолжил Шелихов,— ежели к тому будет ваше благосклонное согласие, готова представить экспедиции судно «Доброе предприятие». Оно стоит в Охотске.

И вновь генерал задумался.

С экспедицией было много неясностей. Разговор начал в письмах Федор Федорович Рябов, но на том и затихло. «Однако,— решил губернатор,— возникни разговор вновь, а у нас и судно готово. Такое будет кстати».

И неопределенность, легшая было на его лицо, сменилась подобием решительности. Он закинул ногу за ногу, покачал носком начищенного ботфорта. Солнечный лучик вспыхнул и погас на черной коже.

— Как вы сказали?— спросил генерал.— Судно называется «Доброе предприятие»? Неплохо. Что ж...

Глаза его были устремлены на мерно покачивающийся носок ботфорта.

— Это хорошо,— сказал он,— пускай компания готовит судно.

Согласие генеральское означало для Шелихова: пойдет судно Северо-Восточной компании, а значит, с ним и ее люди первыми придут в Японию с торговыми предложениями. Это было намного больше, чем просто удача. Выигрыш, который редко в жизни выпадает. Сообразив все это и прикинув последствия, Григорий Иванович остановил себя. «Хватит,— сказал мысленно,— не откусывай больше, чем можно проглотить». Дабы не искушать судьбу, он поднялся и с благодарностью раскланялся...

— Вот такой разговор вышел,— сказал Шелихов Ивану Ларионовичу,— дорогой мой компаньон. Что сие значит?— спросил.— А значит оно только то, что судно компании парусами полный ветер возьмет. Полный ветер!

Иван Ларионович, подумав недолгое время, ответил:

— Пожалуй.

Шелихов, дабы не волновать старика, не сказал ему, что в поведении генерала почувствовал неприятную настороженность. Но мысль эта — о недоговоренностях генеральских — оставила в его душе тревогу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Федор Федорович Рябов зиму провел в заботах.

После разговора с личным секретарем императрицы граф Воронцов пригласил Федора Федоровича и, неспешно прогуливаясь по кабинету, от жарко пылавшего камина до высокого окна, изложил несколько позиций.

Как обычно, граф высказал мысли предельно четко. Однако Федор Федорович старательно, редкой красоты почерком записывая слова Воронцова, представил, сколько труда потребует обоснование решительных этих мыслей правительственными актами и распоряжениями. Поспевая пером за плавной речью графа, Федор Федорович видел бесконечные полки архивов и уже намечал, с кем и в какой последовательности следует повстречаться.

Зная исключительную работоспособность и обязательность помощника, президент Коммерц-коллегии не обозначил срока выполнения работы, но дал понять, что дело не терпит промедления.

Федор Федорович аккуратно собрал бумаги, встал, поклонился и вышел.

Граф посмотрел ему вслед от окна и с выражением озабоченности на лице подошел к камину.

С того дня Федора Федоровича часто видели в различных архивах столицы. Он усидчиво склонялся над толстыми папками, отличавшимися не только угасшими от времени текстами, но и тем характерным запахом, который свойствен старым, много лет пролежавшим в сырых питербурхских подвалах бумагам. Запахом, в котором угадывалось ему кипение давно отшумевших страстей, звучавшие когда-то громкие голоса, шепоты, канувшие в Лету счастливые надежды и блестящие судьбы.

Федор Федорович неторопливо переворачивал хрупкие листы.

В эти дни он многажды бывал в академии. И первым, кому он нанес визит, был академик Лаксман.

Лаксман был старым человеком, лучшие годы которого прошли. Когда-то его удостоил милостивым вниманием двор, но и это миновало. Конечно, здесь не обошлось без тайных интриг, доставивших немало огорчений, но все, вместе взятое,— прожитые годы, успех и неуспех — только обострил его ум, и сейчас можно было с уверенностью утверждать, что он становился одним из лучших знатоков восточных дел империи.