За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)

Ещё у него аллергия на цитрусовые, рвотный рефлекс на молоко, на руке - что-то вроде бородавки, от которой я, единственная из девочек с воплями не убегала - как можно, если я любила в нём всё? И в последний день давилась его любимым мороженым, потому что он уже уехал, а это как будто сближало нас.

Он так и остался в моей памяти милым мальчишкой с приятной улыбкой, с невероятными глазами - голубым бархатом.

И когда мама приезжала на родительский день, я его сфотографировала...с хлебом в руках и лёгким прищуром. И сняла отряд заодно....

А ещё в последний день он написал мне на "заборе": "Обаятельная!" кривоватым почерком, "звони" - вывел бесцветно, так как ручка у него закончилась, и дописал красным маркером домашний номер (который уже был старательно переписан мною с одного из заборов его друзей) и им же подписался "Даня".

А я на радостях побежала вниз, тоже что-то написала и оставила номера.

Его забрали родители, мы ехали на автобусе, он забыл кепку, её забрал его лучший друг, и больше мы никогда не виделись.

...Я позвонила ему спустя две недели, 8го сентября, и мы говорили несколько часов - о всякой чепухе. Волнуясь, я перемещалась по квартире: лежала на диване, закинув ноги за спинку, ходила по спальне родителей, заглядывала в кухню. Он говорил-говорил. Рассказал мне какой-то свой сон: в школе какая-то полурезня учеников и учителя, а я, стесняясь и бледнея, решилась тоже рассказать правду: мне в тот день приснился странный сон (не буду его полностью описывать), окончившийся тем, что, забирая меня из лагеря, папа привёз его на заднем сидении. Я удивилась: "Ты же должен был уехать?". Он улыбнулся, взглядом и улыбкой приглашая в автомобиль: "Но я же остался".

Он спрашивал: "Угадай, что я делаю?", а я никогда не знаю, что надо предполагать на такие вопросы, отпиралась и выдала: "Не знаю, и точка!", а он мягко засмеялся: "Правильно, ставлю точку, а говоришь, не знаешь!". Таким он был.... Даже дал мне его сестрёнку - пятилетнюю на тот момент Полину.

А когда он узнал, что я живу на Пионерской (ст.метро) и проронил, что мы могли бы встретиться я чуть не упала с балкона (в свою комнату), споткнувшись о свёрнутый ковёр.

Я позвонила на следующий день, мы проговорили всего 20 минут, он спешил.

Ради него я зарегистрировалась вКонтакте.

Я пару раз ещё звонила, но мы никогда больше не говорили столь долго. Я пригласила его на День Рождения и, желая расположить его не совсем уже детской атмосферой, попросила маму пойти в боулинг, и, не хотя, чтобы он думал, что всё только из-за него, пригласила кучу народа - на несколько дорожек.

В день праздника я пыталась предостеречь себя: "Он не придёт", но надежда теплилась и даже в боулинге, когда было ясно, что ждать поздно, я позвонила ему домой, где получила ответ от его матери, что у него некий экзамен по тхэквандо, но он даже купил подарок! Я смогла притвориться нерасстроенной....

Мы практически не общались, однажды он написал, спросил домашний, однажды он написал опять - какую-то чепуху про кота. Я...не звонила. Без надежд пригласила его на 11летие, уже не надеясь и потому не парясь - в тот же боулинг, но лишь только со мной, Таней, матерью и одной одноклассницей. Угадайте, кто из них не пришёл.

Потом я старалась забыть. У меня были "отношения" с одноклассником: так, приятели с обоюдной, известной друг другу симпатией (он даже классную попросил пересадить его ко мне), а потом, в шестом классе, примерно через полтора года, когда мне только-только исполнилось, или должно было исполнится двенадцать лет, как нож в спину: ко мне прибежала одна моя приятельница из класса, радостно говоря, что он признался ей в любви. Я была ошарашена, но широко улыбалась (это было в четверг, перед физкультурой, пятый урок). На выходе из школы я пыталась её догнать, так как нам было по пути, я спешила, но она всё ускоряла шаг, а за воротами сразу перешла на бег. Я бросила попытки догнать её, а потом увидела, что он стоит на груде камней, а она бежит к нему, и он тянет ей что-то в руке. Я свернула, перешла на другую сторону улочки, она мне радостно замахала, а я насилу улыбнулась, уже не видя их за пеленой слёз. Когда меня привезли домой, я с трудом сдерживала слёзы, а в комнате прорыдала часа два-три. Так началась моя депрессия.

И я много плакала - о Дане больше всего, потому что, хоть толчок был дан не им, но любовь была к нему, а горевать о том, кого не любила, я не могла.

Потом, лет в двенадцать, в конце зимы, я попросила (по пьяни) Таню ему написать.

"Привет"

"Здорово"

"Как дела?"

"Норм"

"Как настроение?" - он сейчас опять "норм" напишет.

"Норм".

"А я знала, что ты так ответишь!"

"Правда? Откуда?"

"Полина по телефону сказала"

"Она меня помнит?"