За золотым призраком

Фридрих и Карл разом оглянулись на «Викторию». Ее пассажиры передавали бинокль друг другу, следили то за своим невольным флагманом, то любовались дельфинами, которые шумной стайкой из шести рыб плыли по левому борту, словно морские лоцманы, показывая надежный курс. А курс то и дело приходилось теперь менять, потому как яхты шли бейдевиндом, почти навстречу западному ветру. «Виктория», словно управляемая тем же приводом, что и «Изабелла», тут же ложилась на соответствующий новый галс.

– Настырный клоун! И настырные Гансик и полицейская ищейка! – не мог все никак успокоиться Отто, хотя, казалось, теперь-то и можно было успокоиться, ждать осталось не долго! Он то и дело поглядывал на неотвязчивого мателота, который упрямо шел за ними шаг в шаг. – Клянусь священными водами Стикса, – будь у меня сейчас хоть одна малюсенькая торпедка… не стал бы ждать захода солнца! Через двенадцать часов! Слишком много, если не все, я поставил на карту, чтобы делиться с этими морскими разбойниками! И везет же нам – у каждого острова нас будто нарочно поджидают морские пираты! Ну ничего, с божьей помощью, разделаемся и с этими! Мне надо найти клад! Либо янки задушат меня, либо я выскочу из-под их пресса, реконструирую завод и рудники, пробьюсь в большую политику и в бизнес!

– Ты прав, мой фрегаттен-капитан! Янки хотели бы иметь нас только на побегушках. А еще лучше – руками наших сынов снова воевать с коммунистами! Сволочи! Второго фронта я им не прощу до конца дней своих! Хожу, улыбаюсь, выговариваю старательно их поганые слова, а хочется бить-бить-бить! – Фридрих кулаком пристукнул по белому шару леерного ограждения. – Их мало кулаками бить во время боксерских соревнований, их надо стрелять! На каждом шагу стрелять, стрелять!

Дункель положил руку на локоть Кугеля, предостерегая от громких гневных слов – за спиной, в открытой двери машинного отделения показался Русский Медведь. Механик мятым уже платком вытер мокрое от пота обожжённое лицо, присел на низенький порог – одним ухом прислушивался, не плещет ли где у днища как-то просочившаяся вода, а вторым слушал крики мелькающих над яхтой чаек. Вахтенных – Роберта на штурвале, японца и негра – Отто не опасался, они по-немецки не понимают ни слова. А этот русский – другое дело.

– Жарко? – будничным тоном по-немецки спросил Отто у механика. – Ты где воевал, Штефан? На каком фронте?

Механик при упоминании своего имени вздернул брови. В зеленых глазах застыло недоумение, но искреннее оно было или ловко-притворное, понять было трудно. Он извиняюще улыбнулся, попытался было развести руки в стороны, да дверной проем не столь широк.

– Спрашивайте по-английски, господин сенатор. Я вас не понял. О чем вы хотели спросить меня?

– Вот как? – Отто сделал вид, что крайне удивлен, и перешел на английский. – А мне господин Кельтман говорил, будто ты довольно прилично говоришь на нашем языке. Ты ведь долго жил в Германии, должен многое понимать, хотя бы разговорную речь, если грамматику тебе не успели там преподать! – Дункелю хотелось знать, понял ли этот варвар их разговор? И вообще надо быть с ним поосторожнее, сам Аид не знает, что за мысли бродят в голове Русского Медведя!

Степан Чагрик, по спине которого волной прокатилась судорога ярости, хотел было тут же со злостью ответить, что из Дахау он вынес с десяток слов, из лексикона эсэсовской ругани, в том числе и это слово, которое только что сквозь зубы прохрипел толстомордый Кугель: «Шлиссен! Шлиссен!»

«Стоп, Степан Иванович, сто-оп! Тут-то не было, как говаривала моя маленькая дочурка Аннушка в мирные предвоенные годики… Не годится без нужды пылить. А ну, браток, давай жать на тормоза до упора! Сам черт не знает, кого они надумали здесь стрелять!» – вовремя спохватился Чагрин, провел платком по лицу, собираясь с мыслями. Сделал над собой изрядное усилие, в шутливом тоне ответил:

– В Дахау тогда еще не успели открыть для нас, одетых в шикарные полосатые смокинги с номерами, факультета по изучению иностранных языков, господин сенатор. Да и сами педагоги, похоже, едва осилили начальное образование… совместно со своими овчарками. Три года, как тупоголовые дятлы, долбили нам, полулюдям и недочеловекам, одно и то же: «Встать! Сесть! Шапки долой! Смирно!» Из более светской речи я довольно сносно усвоил очень приличный оборот: «Махен ди мунд ауф!» Вот, пожалуй, и весь словарный запас смертника, господин сенатор. С этим запасом идти свататься к приличной немецкой девочке – кур смешить, как у нас на Руси говорят, не так ли? – И стиснув зубы, выдохнул протяжно, словно на секунду приоткрыл клапан души, чтобы выпустить накопившуюся ненависть: – Свой-то язык стал забывать за столько лет…

– Вижу, тоскуешь по своей России. – Отто живо повернулся к морю спиной, охватил пальцами леерное ограждение для устойчивости на зыбкой палубе. – Скажи честно, Штефан, хотел бы ты вернуться нах хаузе? – спросил, словно признание этого бывшего власовца могло ему объяснить нечто важное.