Забайкальцы. Книга 2

Работало на бойне человек двенадцать мужиков и баб. Они подтягивали за ноги к перекладинам забитых быков, снимали с них кожу, разделывали туши, подмороженное мясо складывали под соломенный навес, устроенный тут же рядом с бойней; бабы чистили кишки, брюшину, сортировали сбои, сало, замораживали все это на снегу. Работы хватало всем. Главным бойщиком был здесь Нефед Лощилин, привезенный Саввой Саввичем откуда-то из другой станицы. Свирепого вида, рыжебородый Лощилин, в забрызганном кровью полушубке и с пятифунтовым молотом в руке, работал уверенно, быстро. Даже самых крупных быков валил он одним коротким ударом и, пока подводили другую скотину, показывал мужикам, как быстрее снять кожу, правильно разрубить тушу на части. Тут же хлопотал, больше всех суетился Лукич.

Савва Саввич, на ходу стряхивая рукавицей куржак с бороды, приветствовал работников веселым, бодрым голосом:

— Здравствуйте, молодцы!

В ответ разноголосо:

— Здравствуй, здравствуй, хозяин.

— День добрый…

— Как дела?

— Дела идут, — ответив на приветствие хозяина, залебезил Лукич. — Мяса вон набили сколько, не меньше как два амбара будет. А мясо-то — любо посмотреть.

Лукич так и сыпал словами, успевая и с хозяином поговорить и на работников прикрикнуть:

— Липат, ты чего это кожу-то плохо расправил, растяни ее хорошенько! Тетка Фекла! Живее посудину под кровь-то, не упусти ее наземь. — И к хозяину: — Мы ее в бочки сливаем, кровь-то. Ведь это же еда, да еще какая! И шекшу^[12] из нее вари, и колбасу кровяную с гречневой кашей — объеденье! А тут ее скопится — на всю станицу хватит!

— Верно, Лукич, верно.

Савва Саввич, довольно улыбаясь, гладил бороду; разговаривая с Лукичом, подсчитывал в уме, сколько еще надо затратить денег на закупку быков со стороны.

В тот же день к вечеру прибыл на заимку и бараний пастух Доржи Бадмаев. Приехал Доржи на двух верблюдах, запряженных в сани. На одном он привез разобранную юрту и всякий домашний скарб, на втором — щиты из тальника, которыми он всегда загораживал котон от ветра. Два старших сына пастуха, Жаргал и Бадма, кочевали со стадом позади, на место ночлега они прибыли уже в сумерки.

На житье Доржи остановился в полуверсте от заимки, у подножья горы, что хорошо защищала котон от северного ветра.

На следующее, утро от Доржи пригнали первую сотню отборных овец и приступили к их забою.

Савва Саввич еще с утра собирался пойти к пастуху. Надо и поговорить с ним, и отдать заработанные им шестьдесят рублей, которые следовало уплатить еще к покрову, когда кончался пастбищный год, но уходить с бойни не хотелось, хорошо пошло тут дело.

Савва Саввич с удовольствием наблюдал, как ловко и быстро разделывал Нефед овец, молча обучавший этому искусству других работников.

— Мастер, мастер, — одобрительно улыбаясь, покачал головой Савва Саввич, — и быстро и чисто, молоде-ец!

К великой радости Саввы Саввича, овцы были на редкость хорошей упитанности. Осмотрев их, Савва Саввич решил поговорить с Нефедом. Окровавленный, с топором в руке, Нефед, оглянувшись, остановился, кинул на хозяина тяжелый исподлобья взгляд.

«Ну и страшилище, боже ты мой, — невольно робея, подумал Савва Саввич, — не приведи господь повстречаться с эдаким чертом где-нибудь в лесу».

— Спросить тебя хочу, — заговорил он, избегая встречаться с бойщиком взглядом, — как овечки на вес, обойдутся на полтора пуда на круг?

— Больше, — буркнул Нефед, — по пуду тридцати фунтов будут.

— Неужели правда? А насчет сала как, Нефед Пудыч?

— По пятнадцати фунтов на круг, не меньше.

Слова угрюмого Нефеда прозвучали в ушах Саввы Саввича приятнее всякой музыки, и даже Нефед не показался ему теперь таким страшным.

«Уж этот слов мимо не кинет, а сказал, так оно и будет, — восторгался в душе Савва Саввич и по привычке уже подсчитывал в уме барыши — Значит, ишо прибавится к прежнему счету по десяти фунтов мяса с овцы да по пяти фунтов сала, — соображал он. — Ого-о, куда оно скачет! Две тысячи целковых верняком прибавится. Да-а, каков Доржи-то молодец, право слово молодец! Надо будет отнести ему деньги, да прибавить ишо за хорошую пастьбу рубликов двадцать пять, а то и все тридцать». И с этими мыслями Савва Саввич направился к пастуху.

Около юрты пастуха Савву Саввича встретил сам Доржи. Он только что пришел с котона, где обкладывал снегом щиты. Лежавший около юрты здоровенный серый кобель-волкодав зарычал на Савву Саввича.

— Хотчо! Цыц! — прикрикнул на кобеля Доржи. Тот сразу же успокоился, лег на свое место.

Савва Саввич приветствовал пастуха по-бурятски:

— Сайн байна нухэр!

— Сайн да-а.

— Хэр байнат?

— Барог да-а.^[13]

На этом знание Саввой Саввичем бурятского языка кончилось, и он заговорил по-русски:

— Как пастьба-то идет, все ли в добром здоровье?

Широкоскулое, задубевшее на ветру и морозе безбородое лицо Доржи на секунду озарилось улыбкой.

— Овца-то? Ничего-о, пасем.

— Скоро с пастьбы-то пригонят?

Доржи посмотрел в ту сторону, где должно находиться стадо, затем вытянул из-за пазухи маленькую металлическую трубку-ганзу на длинном мундштуке, набив ее табаком, закурил и лишь тогда ответил хозяину: