Забавные повадки людей

Прочитал твои последние стихи. Знаешь, выплеснуть боль на бумагу — дело нехитрое. Всегда найдется кто-нибудь, у кого болит в том же месте, он твою волну поймает, она его поднимет и опустит, неважно, не о том речь. Меня беспокоит, что ты стала наркоманкой. Если раньше ты писала для облегчения боли, то сейчас это самостоятельный кайф, ради которого ты готова резать себя ножичком. И не только себя. Когда любимым больно — это ведь совсем невыносимо, об этом очень хорошо можно написать.

Представь, что у тебя есть флакон, в который налили несколько разных жидкостей. Ты примерно догадываешься, какие именно, но как они взаимодействуют друг с другом — черт его знает. И вот ты взбалтываешь флакон и начинаешь увлеченно описывать, как там все бурлит, и что-то выделяется, и температура повышается, а вот если еще и спичку поднести, так может и рвануть, если повезет, конечно. Такой вот набор «Юный химик».

Отстань ты от него, от бедного измученного флакончика, не тряси, поставь в прохладное темное место. Я не хочу рассуждать о том, насколько твоя боль реальна, это не имеет никакого значения. Просто подожди, пока она пройдет, и тогда уже берись за перо. А пока дыши и береги себя...

* * *

А ты говоришь: убери руку с сердца, а то у тебя ладошка горячая, мне неуютно, солнце, и еще что-то про кванты; или мне это уже приснилось, черт разберет теперь; а мне самой, думаешь, легко? мне самой от нежности больно и плакать хочется; я уберу, конечно, но что же нам тогда останется?

* * *

Она плавает очень долго, чуть ли не полтора часа. Я наблюдаю за ней с террасы, чищу апельсин и подогреваю яблочный сок с вином и корицей.

Она говорит: я пока не буду переодеваться, посижу в халате.

Она говорит: спасибо, очень вкусно.

Она говорит: я только что видела Нептуна с трезубцем, он подарил мне жемчужинку. Но потом я встретила Морского дьявола, он сидел на камне и плакал. Я отдала ему подарок Нептуна, но он плакать не перестал, засунул жемчужину за щеку, пробормотал невнятно и хвостом махнул — мол, чего стоишь, плыви куда плыла.

Она говорит: можно произносить любые слова, все равно никто не поймет. Даже самые близкие не понимают, вернее, близкие особенно не понимают, кроме Морского дьявола, пожалуй. Этот мог бы, если бы перестал плакать хоть на минуту.

Она говорит: лучше жить вот так, в чужой стране, среди чужих людей, хотя бы не ждешь никаких чудес. А то раскрываешь, знаете ли, душу, а тебе в ответ: ну, это у тебя кризис среднего возраста. Или еще хуже: ну, это тебе просто мужик нужен. А потом удивляются, что кривая бытовой преступности неуклонно идет вверх. Ничего удивительного, я сама иной раз только чудом удерживаюсь.

Она говорит: ерунда это все, а вот Морской дьявол плачет, не знаю, чем его утешить.

Всё так. Невозможно прикосновение, и понимание невозможно. Можно только сильно взмахнуть рукой, и тогда серебристые чешуйки проплывающего мимо тебя существа дрогнут, вообразив касание, как бы твое, но ведь на самом деле всего лишь вода, одна и та же для всех. Это и дает иллюзию того, что говорим об одном и том же, вроде как можно понять, дотронуться и растрогаться в ответ. Хотя какое там, все рецепторы схвачены водой, и не пробиться через двойную преграду. Не увидеть и не услышать, и вот уже есть только белые барашки и шум прибоя, и еще несколько непонятных существ с серебристой чешуей. Которая вполне может оказаться на поверку разноцветными перьями, неважно. Я даже не удивлюсь, если чешуя окажется звоном серебряной монетки, упавшей на мостовую, непременно решкой, потому что если орлом, то я могу и удивиться, а мне сейчас не хочется отвлекаться. Так вот, несколько непонятных существ слушают тот же прибой и глядят в те же волны, а раз так, стоит ли печалиться из-за пустяков?

Конечно, это тоже иллюзия, сверкающая подделка, и пусть, так даже лучше. Я ведь, в сущности, так мало хочу — всего-то навсего, чтобы качественная, из чистого золота самой высшей пробы, чтобы не отличить, как ни старайся. А я, со своей стороны, могу пообещать, что слишком уж стараться не стану.

* * *

...вокруг меня все как будто взбесились. Спорят до хрипа, как правильно жить. Головой или сердцем. Я не вмешиваюсь: когда спорят физики и лирики, биологи спускаются в бомбоубежище, прихватив с собой бутылку портвейна, присланную любимой подругой, и круг овечьего сыра.

Поспорили бы еще, что лучше — печень или почки. Или, например, как правильнее жить — желудком или легкими? Если добрый боженька дал нам такое замечательное сердце и такие чудесные мозги, почему бы не пользоваться и тем и другим, к полному всеобщему удовольствию?

Но нет, ни в коем случае, мы не согласны думать и чувствовать одновременно. Мы будем придумывать эмоции и мечтать о действиях. Мы сделаем из головы жалкое подобие хилого малокровного сердца, а из сердца — тупые и убогие мозги, а потом будем спорить до посинения, поставив перед собой две банки, резко пахнущие формалином.