Забавы придворных

Пока все это происходит, подъезжают четыре устрашающих всадника и, ужасно возвышая голос, говорят: «Чего хватаешь наших коней? Пойдешь с нами. Никто из наших тебя не обидел, однако ты пытаешься украсть наше». Он, безмерно испуганный, отпустил коня, и когда три рыцаря хотели было его схватить, четвертый сказал: «Оставьте его и дайте поговорить со мной; я передам через него наказы моей жене и сыновьям». Затем он сказал пресвитеру, безмерно устрашенному: «Прошу, послушай меня и расскажи моей жене то, что я поручу». Пресвитер отвечал: «Я тебя не знаю и жены твоей не ведаю». Рыцарь сказал: «Я Вильям из Гло, сын Барнона, что был некогда знаменитым кравчим у Вильяма Бретейского и отца его, Вильяма, графа Херефордского. Пока был жив, я творил неправедные суды и грабежи и совершил больше грехов, чем можно поведать. Но пуще всего терзает меня ростовщичество. Я ссудил нуждающегося моими деньгами, взяв в залог мельницу, и как он не смог вернуть заем, я всю мою жизнь удерживал залог и, обездолив законного наследника, оставил мельницу моим наследникам. Вот я ношу во рту раскаленную мельничную ось, которая мнится мне тяжелее Руанской крепости. Итак, скажи Беатрисе, жене моей, и Рожеру, сыну моему, пусть мне пособят и быстро вернут наследнику залог, от которого они получили много больше, чем я дал». Пресвитер отвечал: «Вильям из Гло давно умер, и такого послания никто на веру не примет. Не ведаю, кто ты и кто твои наследники. Если я осмелюсь рассказать это Рожеру из Гло, или братьям его, или матери их, осмеют меня как полоумного». Вильям упорствовал в своей просьбе, усердно представляя ему много очевиднейших доказательств, но пресвитер, хотя и понимал, что ему говорят, за всем тем притворялся, что ничего такого не ведает. Наконец, побежденный обильными мольбами, он согласился и обещал пойти, куда прошено. Тогда Вильям повторил все и в долгой беседе открыл ему многое. Между тем священник подумал, что не осмелится возвестить кому бы то ни было поручения проклятого отверженца. «Не подобает, — говорит он, — разглашать такие вещи. Ни в коем случае не передам я никому твоих наказов». Тот в бешенстве протягивает руку, хватает пресвитера за горло и, волоча его за собою по земле, угрожает ему. Пленник чувствует, что рука, которой его держат, пылает, как огонь, и в таковой тесноте внезапно восклицает: «Святая Мария, преславная Матерь Христова, помоги мне». Тотчас, как призвал он Всемилостивую Родительницу Сына Божия, явилась и помощь, которую даровало распоряжение Всемогущего. Некий рыцарь показался с одним мечом в деснице и, размахивая им, будто думая разить, молвил: «Что брата моего убиваете, окаянные? Оставьте его и уходите». Они немедля унеслись, последовав за эфиопскою фалангой.

Когда все удалились, рыцарь остается один с Валхелином на дороге и спрашивает: «Узнаешь меня?» Пресвитер отвечает: «Нет». Рыцарь говорит: «Я Роберт, сын Ральфа Белокурого и твой брат». И пока пресвитер изумляется такому нежданному делу и пребывает в великом удручении из-за того, что увидел и испытал, как о том сказано, рыцарь начинает напоминать ему многое из отрочества их обоих и представлять вернейшие приметы. Священник же все услышанное прекрасно вспомнил, но, не решаясь признаться, все отрицал. Наконец рыцарь говорит: «Дивлюсь я твоей черствости и неподатливости. Я тебя воспитывал после смерти обоих родителей и любил больше всех смертных. Я послал тебя в школу в Галлию, щедро снабжал одеждой и деньгами и многими другими способами старался тебе пособить. А ты теперь позабыл об этом и гнушаешься даже признать меня». Тут пресвитер, обличенный обилием правдивых слов и достоверными доводами, со слезами признал правоту братних речей. Тогда рыцарь говорит ему: «По справедливости ты должен бы умереть и носиться с нами вместе как общник наших кар, ибо с нечестивым безрассудством накинулся на наше добро. Никто другой на это не отважился. Но месса, которую ты нынче совершил, спасла тебя от гибели. И мне ныне позволено тебе показаться и явить тебе мое злосчастье. После того как я беседовал с тобой в Нормандии, я с твоим благословением отправился в Англию и там по воле Творца нашел конец своей жизни, и по грехам, коими отягощен чрезмерно, познал суровейшие мучения. Оружие, которое мы носим, раскалено, поражает нас ужасающим смрадом, давит безмерной тяжестью, сжигает неугасимым зноем. Доныне несказанно терзают меня эти кары. Но когда ты был посвящен в Англии и совершил первую мессу за умерших верных, Ральф, твой отец, был освобожден от мучений, и мой щит, тяжко меня удручавший, пропал. Меч, как видишь, я все еще ношу, но в этом году твердо уповаю на избавление от сего бремени».