Забавы придворных

Пчела садится на сладкие и горькие злаки, из каждого извлекая хоть сколько-то воска или меда; любитель мудрости одобряет что-нибудь в каждом поэте и со всякой страницы, которую перевернет, уходит мудрее. Ведь он впивается и прилепляется к написанному и ничего не осудит, пока не обсудит, ничего не презрит, пока не узрит. Если автор высказывается о чем-нибудь рассудительно, этот читатель одобрит; если же (да не будет!) окажется во всех отношениях негодным, читатель это припишет не авторскому бессмыслию, но своей тупости, и хотя часто терпит неудачи, в своих упорных стараниях добыть что-то приятное или полезное наталкивается на новые изящества, каких нет у самого сочинителя. Не так нечестивые, не так, но возненавидят раньше, чем услышат, осмеют раньше, чем обмыслят, чтобы, будучи в грязи, грязниться еще[493].

Я тем лишь любезен, что веду речь о старине; но угодно ли ненадолго склонить слух к тому, что свершилось недавно?

IV. О РАЗОНЕ И ЕГО ЖЕНЕ [494]

Разон, христианин, один из тех, кого обычно зовут вавассорами[495], имел замок, возведенный им с особой прочностью по необходимости защищаться, ибо у него были частые стычки с соседним городом язычников, где правил некий эмир (это название сана)[496]. Хотя Разон не был равен ему ни силами, ни числом, однако имел перевес благодаря удали, оказываемой им и его единственным сыном. Поскольку мать этого отпрыска умерла, Разон, желая в супружестве снискать новых союзников, заменил первый брак вторым, женившись на даме прекрасной и весьма богатой. Так прикипел он к ней душою, что от ревности долго и серьезно взвешивал, полный сомнений, сделать ли из нее ради надежной охраны ее целомудрия Данаю или Прокриду[497]. Слышал он, что Данаю прельстило золото, а ему ведомо, что всякую нелюбящую можно к любви склонить «красой, отвагой иль златом»[498]. Прокриду он хвалит, охваченную любовью к Кефалу, и объявляет, что сей поклонник своей жены поступил мудро, дав ей волю, и оба они счастливы: она — поскольку он ее обожает, он — поскольку она целомудренна в согласье с его заслугой. Он видит, что запертая скитается, а свободная запирается; что запертая пробирается к сластолюбию, а отпущенная ограждается стеной целомудрия; что боящаяся отважна, а та, что любит, чести не губит. Он предпочитает быть любимым из-за своих достоинств, а не страшным из-за тюремных тягот: ведь страх беспокоится о том, чтобы не страшиться, а любовь озабочена тем, чтобы быть любимой. Посему он снимает с лошади узду, чтобы искала пастьбу, где ей голод прикажет, и до звезд возносит добровольное целомудрие, утверждая, что чистота, принужденная путами и затворами, подобна доблести скопца. А жена строгим своим видом вкупе с убедительными речами и украшающими дело слезами внушает ему полную уверенность. Приветствуя сбывшиеся свои желания, он разделяет ее слезы и, замечая многочисленные доказательства искренней ее верности, смягчается в своей суровости и оттаивает из прежнего мужа в обожателя своей жены. Уже ничего не доверяет он единственному и возлюбленному сыну, и более того, сам с блистательным своим домом служит ее затеям: чего ни захоти она, все покоряется под ее руку, и не остается ничего, что заслуживало бы ее желания.