Забереги

Но люди есть люди. Вначале они напустили на них красные горячие тряпки, потом напустили красный живой огонь — все окрестные леса пошли палом, уцелел лишь этот крохотный островок… Огонь не смог перебраться по безлесой топи. Воя еще больше полюбила этот приткнувшийся у берега отвержек реки. Сохранившийся кустарник и высокий травостой укрывали от любопытства людей, часто шнырявших по реке, а ей, наоборот, выжженные леса открывали хороший обзор. И хотя она лучше слышала, нежели видела, но глаза тоже кое-что стоили. Теперь ей приходилось делать большие круги — все живое с гарей убежало. Стыдно сказать, мышами, кротами и дохлыми воронами кормилась, а зайчонка в последнее время только один раз и попробовала. Но как бы там ни было, жили. Даже играли по ночам, глядя со своего пригорка на опустевшие окрестности и на реку, которая почему-то начала набухать водой. Даже кой-какую сохранившуюся живность погнало — опять перепало на зуб несколько зайчат, прибивало на бережник яйца и мертвых птах, все прямо-таки даровое. Воды подступавшей Воя не боялась: тут до нее обитала в норе хитрюга лиса, а уж эта-то знает, куда не достать воде. Так она думала дурьей головой. Самонадеянность и погубила ее детей…

В одну безлунную темную ночь, когда все они глухо дремали в норе, а она, матерь их, ушла промышлять в деревню, пришла невиданная доселе, страшная вода. Захлестнула крохотный островок, валом прошла по всей необъятной низине. Еще будучи возле деревни, Воя почуяла неладное: люди бегали, собаки лаяли, скотина кричала — бестолочь какая-то началась. Ей бы нестись на всех четырех прямо к острову, а она выжидала: больно уж заманчиво металась скотина в хлевах. Под утро все-таки изловчилась, взвалила на хребет еще трепыхавшуюся овечку и уж тогда только пошла к острову. Тяжелая ноша, приходилось останавливаться, отдыхать. Тут, в гарях, были уже ее владения, скрадывала укромно набитая тропка. Воя радовалась предстоящему утреннему пиру. Но что это?.. Ни острова, ни ближних окрестностей! Первые солнечные лучи высветили необозримую ширь воды, в которой торчали лишь остовы обгорелых деревьев. С ненавистью бросив погубившую их всех овцу, Воя села у самого уреза воды и завыла, призывая своего древнего Ноя. Никогда раньше не голосила при солнечном свете, а тут, как глупая деревенская баба, раскричалась. Ее, одиноко сидевшую несколько дней кряду на голом мысу, запросто могли бы пристрелить, но теперь людям стало не до волков. На одном крыльце несколько дней и ночей завывала собака — эта продавшаяся людям сторожевая тварь. По запаху Воя чуяла: та самая собака, от которой при облаве отбивался Вой. Жаль, она плохо плавала, а то доплыла бы до того дома, своими зубами перегрызла бы горло паскуде. Собакам собачья смерть!

Так и не дождавшись своего Ноя, ушла она из родных мест. От восхода солнца шла на его заход, все по сплошным лесным дебрям. Глупые люди почему-то считают: волкам по душе дремучие леса. Обычное насчет волков заблуждение! Воя больше любила веселые звонкие перелески, вообще всякое разнообразие. Но тут просто уж места начались такие: леса да болота, болота да леса. Люди, те ко всему привыкают, но и они здесь селились редко, не то что при той большой реке. Не каждый день и деревни на пути попадались. А уж если попадались… Тогда она устраивала кровавый пир! Все, что надо и не надо, резала, идя прямо на заход солнца. Теперь, с гибелью Воя и детей, она не хотела видеть, как солнце восходит, — пусть будет ночь, сплошная ночь!