Забереги

Случай сам шел в зубы: встретилась им баба. Она брела тяжело и бездумно, опустив голову. Видно, устала. Когда Воя уставала, тоже опускала голову и хватала горячим языком снег. А эта тащилась от дальней деревни, оглядывалась и торопилась как могла. Все-таки было ей страшновато в темнеющем лесу. И чего только дурных баб носит по лесам? Воя подумала об этом без обычной злости и сама удивилась несвойственной ей жалости. Жалеть человека?.. Но там, куда смотрели ее вдруг потеплевшие глаза, была несмышленая баба. Молодая. Усталость ее была не старческая, нет. Чего же она? Воя быстро сокращала расстояние, теперь уже все хорошо видела. Волосы этой бабы отливали лунным светом, баба не замечала, как сейчас красива, — это говорила Воя, которая толк в красоте понимала. Ее клыками проросшее сердце противно заныло: жалость, проклятая жалость! Баба эта была вроде молодой нагулявшей волчицы. Ишь ты, береглась, осторожно переставляла ноги. Воя даже поторопила ее: да беги ты, пока не слопали мы тебя! Но бежать баба не могла, хотя уже что-то неладное почувствовала. Платок скинула на дорогу, припустила вперед. Разве от волков убежишь? Умные люди на деревину лезут, а у этой и того ума не хватило, надеется на свои тяжелые ноги… Так и есть: запнулась и ткнулась носом при первых же быстрых шагах. Она уже видела серые тени, летящие стороной. Воя непроизвольно замедляла бег, а ее скорые на такое дело дружки уже скалили морды. Молодых баб им пробовать еще не доводилось. Вместе с жалостью к глупой бабе явилось и презрение к этим трусливым оглоедам. Храбры, где порохом не пахнет! Воя помнила, как они драпали от дома после единого выстрела, как друг другу на хвост садились после встречи с одноруким бесстрашным мужиком. Только и смелости, что всем скопом на бабу! Но как ни злилась Воя на себя и на свою стаю, судьба бабы была предрешена. Воя знала, что в конце концов она и сама примет участие в гнусном пире, — если ее кровожадные дружки почувствуют слабинку, то сожрут и саму предводительницу. Уж это точно. Слабость нельзя показывать, нет. Она считала последние минуты глупой бабы, но что это?..

Прямо на стаю с лосенком на плечах, точно волк с охоты, вышел мужик. Был он с ружьем, но так растерялся, что даже ружья с плеча не снял. Стоял и смотрел, как в двух шагах от него за убегающей бабой несутся волки. Воя поначалу ничего не поняла. Ясно, что напоролся-то он на них, на волков, случайно, но чего же не стреляет, не защищает бабу? Ведь сейчас будут рвать такого же, как и он сам, человека… И тут-то догадалась: а ведь он вовсе не глуп, этот мужик! Не хочет привлекать к себе внимания. Выжидает, пока пробегут мимо, а там сиганет на дерево. Уже потихоньку пятится к ели, спускает с плеча лосенка. Все увлечены бабой, его не замечают. Он отдает бабу на съедение, чтобы выжить самому… Трусов Воя не любила. У него же ружье, он может защищаться, он может и бабу защитить. Как странно от него пахнет! Чем-то знакомым, памятным ударило в ноздри Вое. Неужели?.. Да, это был он! Он добивал мертвого Воя. Он был тогда храбр, посмотрим, каким будет сейчас…

И Воя решила его судьбу сама, в одно мгновение. Она издала грозный рык, повелевающий стае остановиться, и бросилась мужику прямо на грудь, достала до горла… Ее оглоеды не заметили подвоха. Она отобрала у них бабу и кинула им под ноги мужика, убийцу Воя.

Но все пировали — она не могла. Свершенная месть ничего не дала. Неужели все-таки старость? Подохнуть, стать очередной жратвой этим оглоедам. Не-ет, не такой она хотела смерти. Как подобает истинному волку — от ружья. Но выроненное ружье торчало в снегу и само до себе не стреляло. А Воя заклинала: да стреляй же, стреляй! Неужели я и пули недостойна, о боже волчий…

Если нет Ноя, так ты-то есть?!

Услышал волчий бог ее молитву, наслал опять однорукого. Этот наскочил как дьявол и первым делом схватил ружье. Воя с ликующей надеждой, уже не прячась, вышла ему навстречу. Стреляй же, стреляй, человек!

Со щемящей радостью в распоротом сердце встретила она ружейный гром. Месть не свершилась, жизнь прошла. Глупо, глупо…

4

Страшная смерть Аверкия отбросила свою тень и на чудное спасение Тоньки-Лутоньки. Девка ходила как неживая, словно бы в чем-то повинная. А в чем ей себя винить? В ее ли силах было защитить здоровущего мужика, если сам он себя защитить не мог?

Но охотники виноватить девку, тем более полюбовницу, все же находились. Когда один спасается за счет другого, тут что-то не чисто… У Аверкия ведь и ружье было, с патронами в стволе и с полнехоньким патронташем на поясе, — нерасстегнутая опояска патронташа нашлась сразу же на истоптанном снегу. «Нет, затемнение какое-то вышло», — больше думали, но иногда и вслух говорили избишинцы. Истинной-то причины спасения Тони никто не знал, в том числе и сама Тоня, а ставшая напольным ковром волчица молчала. На ней играла малышня — быстро привыкла к теплой таинственной шкуре. Сами не догадываясь, как это верно, ребятишки и шкуру звали Воей, а Санька взял новую моду — пугать своих братанов.