Забереги

Домна вконец рассердилась и погнала меринка вскачь по улице. При ее приближении возле того или иного дома люди без зова несли дрова — кто пиленые, кто рубленые, а кто и ломаные из березового обвершья. Навалили уже полные дровни, больше некуда, а оставалось еще немало дворов, оставался вон Коля, и на выезде из деревни — сама Домна. А тут Верунька-сиротка, со смертью Алексеихи опять перешедшая к бабе Фиме, вынесла полешко — тонюсенькое и хиленькое, как и она сама. И Домна не посмела Веруньку прогнать, только больно притиснула ладонями ее озябшие, дрожащие, как у зайчишки, уши. А потом, оттолкнув Веруньку, погнала меринка так, что и Колин двор проскочила; Коля, хитрая душа, поохал, но уже с запозданием, когда все равно не стали бы заворачивать груженый воз. Домна, потрясенная незабывчивостью Веруньки-сиротки, пропустила несколько дворов и осадила меринка только уже у своей отворотки. А оттуда, как галчата, посыпались кто в чем — кто одетый, кто раздетый, кто с пёвом, кто с ревом. Первым к дровням поспел Юрасик-карасик, а Юрий-большун и тащил побольше, потому и приотстал, сбился с тропки и бухнул свою ношу в снег. А через него Венька в волочащейся по снегу чужой шубейке нараспашку, с двумя толстенными поленьями. Перескочил через брата, радостный. Поленьями, когда бросал, Колю чуть не прибил. А с крыльца пялился вслед за братанами Санька-меньшун, тянул навстречу матери какие-то щепочки:

— Ма, ш-шипочки да ш-шопочки…

Домна метнулась к нему, уже не видела, как возились в снегу, не поделя свои дрова, два Юрия, два самых взрослых мужика. Но Саньку поволокла в тепло выскочившая следом Марыся:

— Трымала их, а яны…

— Да и хорошо, — успокоила ее Домна. — Вроде как и проводили тетку Алексеиху.

Ей все-таки надо было забежать домой, прихватить с собой Айно да и братца Демьяна заодно на мороз выгнать, — за весь вчерашний день и носа на улицу не показал. Раз уж остался еще на день, так нечего лавки мять. Она заранее припасла для него пару горячих слов, но Марыся их остудила, сказав:

— Не трэба. Размова-у их. Я сама зараз сберуся.

Домна рассердиться толком не успела, как Марыся, оставив за дверями двойной приглушенный смех, соскочила с крыльца.

— Нехай погутарят. Сами все зробим.

Домна хотела отчитать и непрошеную заступницу, но тут набежали Марьяшины ребята, с лопатами, с ломами. Мужики!

— Ладно, раз так. Погоняй, Кавалерия.

Еще раньше было договорено: попрощаются все с председательшей в деревне, а привезут ее в Вереть, уже к вечеру, Марьяша да Капа. Не тащить же баб за собой. Лошадей свободных нет, а дорога неторная, дай бог им втроем доехать.

Только тропка учительницы и была. Ноги у меринка не вязли, а полозья врезались в снег, хотя на дровнях сидел один Коля, легкий, как сухарик, елозил худым задом на дровах. Кнутиком помахивал, да все без толку: продубленная шкура меринка и не чувствовала его бессильной руки. На подъеме к Дараухе Домна выломала толстенную вицу и сама принялась оглаживать меринка, а заодно и Коле краем попадало. От этого оба они, и Коля и меринок, немного приободрились, начали подкидывать костистыми задами. Домне с Марысей и взопревшими ребятами пришлось трусцой бежать. Так и доехали-добежали до самого кладбища, которое было на ближней стороне Верети, в полукилометре от нее.

На этом нагорном кладбище, поросшем березами и рябинами, еще с гроздьями нерасклеванных ягод, она выбрала самую просторную полянку, чтобы не опалить кого из мертвых, и велела ребятам поутоптать снег. Они принялись наплясывать, как на вечерке.

Домна даже залюбовалась.

— Вот девки с окопов вернутся, тогда и топчите круг. Соскучились по девкам-то?